– Обжигает с непривычки
Воздух, осенью дыша,
И уже вся облетела,
Вся осыпалась листва.
Улетели птичьи стаи,
Им на юг давно пора,
И в полях засеребрилась
Подзамерзшая трава.
Я иду, куда – не знаю,
Просто вдаль иду пешком,
Словно я с природой вместе
Засыпаю этим днём.
Знаю, будет всё, как прежде,
И земля вновь расцветёт,
И в душе моей надежда
Первый робкий даст росток.
Но сейчас бы затаиться,
Замереть судьбе назло.
Прошлое не повторится,
Будет новым всё равно.
Я иду, расправив плечи,
Головы не опустив.
Я иду судьбе навстречу,
Недоигранный мотив.
Всё закончится однажды,
В каждой песне есть конец,
Но каким для нас он будет,
Точно знает лишь Творец.
Я иду, хрустит чуть слышно
Хрупкий осенью ледок.
Вот дойду, тогда увидим,
Что же Он придумать смог.
Несмотря на довольно легкомысленную мелодию, несколько мгновений стояла тишина, которая привычно нарушилась подвыпившим голосом одного из завсегдатаев:
– Давай что-нибудь повеселей, бродяга, а то вино скисло.
И люди снова зашумели, заговорили, уже не обращая внимания на старого трувера, который услужливо улыбнувшись, перебрал струны и запел на редкость похабную песенку, с радостью принятую толпой. В его репертуаре было много всего, на любой вкус, и всё же он не отказывал себе в удовольствии иногда исполнить что-то и для себя, а не только в угоду непритязательной публике придорожных трактиров.
Вторая часть посетителей зала, скопившаяся вокруг стола в самом углу, к музыке не прислушивалась, она внимала высокому, худому человеку с бледным неподвижным лицом, на котором жили только узкие губы, выплёвывающие слова, а светлые прозрачно-серые глаза казались мёртвыми. Его завёрнутая в плащ, несмотря на духоту, стоящую в зале, фигура почти не шевелилась. Лишь иногда поднималась жилистая рука с на удивление чистыми ухоженными ногтями, сжимавшая кубок с простой водой, чтобы утолить жажду и смочить пересохшее от долгих разговоров горло. Его слушали молча, лишь иногда поддакивая и кивая, негромкий голос звучал сухо, без патетики и оттого ещё более загадочно. Менестрель, как раз закончивший очередную песенку, немного оскорблённо посмотрел в сторону конкурента, отвлекающего народ от музыки, а соответственно, от платы за неё, залпом опустошил свою кружку, сморщился от кислого привкуса дешёвого вина и придвинулся поближе, решив узнать, о чём же вещает этот странный человек.
– Вот увидите, они ввергнут страну в хаос. Смерть и нежить поселятся повсюду, используя простой народ как скотину для пропитания, храмы Хейлиль воздвигнут в городах и заставят вас поклоняться ей. Дети ваши будут прислужниками смерти и при жизни, и в посмертии.
– Это что за страшные сказки ты рассказываешь, приятель? – вмешался менестрель, удивлённо послушав пару минут. – Сказки да песни – моё ремесло.
– Твоё, – так же сухо согласился незнакомец, – да только ты врёшь ради забавы и выгоды, а я людям глаза открываю. Послушай меня, может тоже понесёшь её в народ вместо своих глупых песенок. Много жертв собрала нежить, поднятая руками чёрных магов, а теперь её хотят вернуть вновь.
– Кто же?
– Разве ты не слышал, что во дворце нашли приют дети, что несут в себе силу смерти, что белоглазы и беловолосы подобно самой Смерти, что станут теми, кто погубит народ Цеймарра? Эти дети – зло, а когда они вырастут, станут нашим проклятьем. Их укрывают там те, кому нет дела до простых людей.
– Тю на тебя, – рассмеялся менестрель, – твои сказки неинтересны. Из детей вырастает то, что мы воспитаем. Маги умирают так же, как и простые люди, разве что чуток попозжа, если дотянули до старости. А смерть была и будет в этом мире всегда, без неё нет жизни, так что, глядишь, тоже на что-нибудь сгодятся. А статуи Хель и так есть в каждом храме, и пока это никого не трогало, глупо злить ту, что поведёт тебя за порог, когда настанет час.
