Горничные Мрия и Лайя, обычно шумные хохотушки, сейчас невеселы. Даже Арам пришёл попрощаться. Неловко переминается с ноги на ногу у входа, пока Эр не притаскивает его к столу.
— Элира, ты как принцесса из сказки! — радуется Нади, сверкая белоснежными зубками, после чего забирается ко мне на колени и принимается перебирать крохотными пальчиками мои огромные блестящие браслеты.
Металл звякает и холодит кожу.
— А знаешь, я рада, что ты уезжаешь, — неожиданно заявляет старая кухарка Тара, которая всё детство присматривала за мной как за родной дочкой. — Что за жизнь тебе здесь устроили? Ты же из знатного рода! А только и видела, что тазы да вёдра с картофельными очистками. Этот негодяй — твой дядя, родная кровь, а обращался с тобой хуже ненавистной вражины.
— Давай не будем об этом, Тара, — вздыхаю я. — Дядя не дал мне умереть с голоду и дал крышу над головой, за это я ему благодарна. Другой жизни я не знаю, поэтому и сравнивать мне не с чем. И сожалеть тоже не о чем.
— Добрая ты душа, Элира, — качает головой Тара. — Немного тебе надо для счастья. Кто знает, вдруг, твоё замужество это шанс на новую жизнь?
— Угу, скорее, на верную смерть, — горько усмехаюсь я.
Старая Тара смотрит на меня немигающим взглядом, затем подаётся вперёд и гладит по щеке:
— Никогда не сдавайся, Элира, девочка моя! На любое действие всегда отыщется противодействие. Я не учёная и знать не знаю многого, но точно тебе говорю: законы везде одни, хоть на кухне, хоть где. Пересолила — добавь ещё воды. Переперчила — положи сахар или лимонный сок. Если крем слишком жидкий — добавь муку или поставь в холодное место. Всё можно исправить, дорогая, вообще всё! Так и с твоей магией. Должен быть способ исправить предначертанное. Ты только ищи его, не опускай руки. Обещай мне.
— Обещаю, — говорю с грустной улыбкой, не потому что верю в то, что она сказала, а чтобы просто её успокоить. Да и спорить перед отъездом совсем не хочется.
— Так-то лучше, — одобрительно кивает Тара. — А теперь пойдём, я кое-что собрала тебе в дорогу, на память о нас.
«Кое-что» это красиво расшитый серый холщовый мешочек с цветами вериса — чтобы заваривать в дальних северных землях и вспоминать о юге, деревянная шкатулка с нитками и иголками на любой вкус и цвет — потому что появится время вышивать для души, а не только чинить испорченные вещи.
— А это ещё что? — хмурясь, разглядываю крохотную распашонку, будто на куклу, из тончайшего ганайского хлопка, любовно обшитую по краям серебристой нитью.
— Чтобы ты всегда помнила, ради чего стоит бороться за жизнь, доченька, и искала свой сахар и лимонный сок до тех пор, пока не отыщешь!
Пока я растерянно моргаю глазами, Тара порывисто обнимает меня и душит в объятиях. Шумно всхлипывает.
— Ну, всё, всё, — шепчу я, ободряюще хлопая её по спине.
— Всё будет хорошо, — шмыгает носом Тара. — А теперь ложись спать, завтра длинный день.
Той ночью я долго не могу уснуть. Ворочаюсь на жёстком матрасе и так, и эдак. Сама того не зная, Тара растревожила у меня в душе скрытые струны, о которых я даже не догадывалась.
Я никогда не думала о собственных детях.
Они представлялись чем-то далёким, эфемерным, нереальным. Но кто запретит мечтать?
И только сегодня, когда я держала в руках не воображаемую, а вполне реальную распашонку из ткани, заботливо сшитую Тарой, я вдруг поняла, что мне очень горько от осознания, что кто-то заберёт у меня даже эфемерный шанс на то, чтобы стать матерью.
