— Кого привела, Агапка? — недружелюбно проворчала Фекла, бочком спускаясь с двух стертых ступенек, и голова трястись перестала — узнав Агапку, бабка прекратила актерствовать, и бодрости в ней было хоть отбавляй. — Чего в ночи?
— Барышня это соколинская, бабушка! — Агапка подпустила патоки, а мне захотелось схватить Анну в охапку и удрать как можно скорее как можно дальше. Старуха, верно, заговоренная и прожила пару сотен лет, если для Агапки она «бабушка», а что я знаю о том, что здесь угроза? — Барыня наша ее из дому погнала, приюти ее, а я тебе с барской кухни чего принесу?
Агапка заискивала и отчаянно привирала. С барской кухни она могла принести только одно — шиш.
— Соколинская? — Фекла подошла ко мне, уставилась не мигая черными, навыкате, глазами, и мне стало окончательно не по себе. Как под рентгеном. — Почитай, та самая беглая? И с дитем? А говорили, сгинула она, — Фекла довольно похмыкала, но разбери чему, обернулась к Агапке. — И что мне барышня? Кормить дитенка чем? У меня, сама знаешь, что принесут, все в ход идет, а носят-то ой нечасто. Но пусть, стара я сама в огороде работать, а за дитем пригляжу.
Я прижала к себе Анну и крепко обняла ее — малышка застыла и мелко дрожала, хорошо, если замерзла, хуже, если старуха напугала.
— Это ненадолго, — пообещала я, наклонившись к дочери. — И ничего не бойся. Я с тобой.
— Куру принесешь, — торжественно велела Фекла, и Агапка отступила на шаг, я уже было решила, что сделка не состоится, но нет, Агапка справилась, не дрогнула, кивнула. — Да голову ей не руби.
Дорого я обойдусь своей матери, в имении яйца наперечет. И если мать прознает, что Агапка стащила курицу, плохо ей придется. Будь я одна, я воспротивилась бы этой договоренности, но у меня дочь, я не могу пойти с ней по дворам просить милостыню, да мне, скорее всего, и не подадут. У всех нищета — смотреть тошно.
А я, как любая… почти любая мать, без колебаний выбираю благополучие дочери, и подобная предсказуемость — моя безусловная уязвимость.
— Будь по-твоему, бабушка, — Агапка понуро поклонилась. Зная, чем ей грозит воровство, она добровольно подписывалась на кары — нет-нет, совесть меня не съест, даже если Агапка и попадется. — Завтра принесу.
— За каждые три дня, что барышня здесь, одна кура, — строго предупредила Фекла и указала на дверь. — Заходи.
Дверь зияла чернотой, и я, как Гретель, вошла, наклонившись — таким низким был дверной проем. Агапка уже спешила обратно в имение, мне спешить было некуда, я рассматривала избу, ставшую убежищем мне и дочери.
Из мрака проступали покрытые копотью стены некогда белой кургузой печи, застоявшийся воздух будто прилип, меня как сажей обмазало с ног до головы, но я крепилась. Метла, чья-то голова на колу… Черт возьми, это всего лишь пакля на прялке, или что это за спутанный ком.
Дверь закрылась, в избе стало темно, как в разбойничьем логове. Старуха зажгла лучину, свет неровно запрыгал по стенам, Анна всхлипнула, я присела и снова обняла ее.
— Мама, я хочу есть…
Я закусила губу — я и забыла, что она разбита, как забыла, что на мне новая, неношеная рубаха, и вытерла кровь рукавом. Фекла осклабилась — все зубы у нее были на месте. Ведьма она, что ли, столько живет, и никакой немощи?
Плюс был один — боль в животе уменьшилась, почти пропала, и я решила ее пока что не замечать.
— Туда ложись, — каркнула Фекла прямо над моим ухом, я проследила за ее рукой — закуток какой-то за печью, я там задохнусь, но спорить совершенно нет смысла. — С утра встанешь пораньше, барышня али нет, а за лавку мне отработаешь.
