— Мама, я хочу…
— Тс-с…
Я приложила палец к губкам дочери. В моей голове родился безумный план. Невероятно сложное я задумала, что будет, если я не смогу, но пока предлагаются варианты, я обязана следовать принципу меньшего зла. Начну прямо сейчас мелкими, осторожными шажками, не пугая Анну, не провоцируя Феклу.
Темнота темнотой, но в свете лучины я могла разглядеть в доме вещи, которые видеть не предполагала. Самовар, глиняные горшки, даже скатерть на столе, старая, но чистая. Старуха самостоятельно поддерживает быт или берет плату не только живыми курами, но и работой?
Плату — за что? Не каждый же день ей приводят бездомных барышень. Или она местная повитуха?
Я заглянула за печь. Темное место, хоть выколи глаз, и пока Аннушка стояла поодаль, я пыталась нащупать подобие лежака. Им оказалась низкая лавка, покрытая не то тряпками, не то шкурами, и я, не глядя, потому что толку было смотреть, расправила их как могла и позвала дочь.
— Погоди, барышня, — вдруг прокряхтела Фекла. — Поди, поди сюда, глянь в печь. Вынь-ка горшок.
Я ведь не вытащу чьи-то кости, уговаривала я себя, но руки дрожали, и я не отважилась брать ухват и доставать горшок с его помощью. С ухватом нужна сноровка, а печь остыла, максимум я слегка обожгу руки. Горшок оказался еле теплый, зато тяжелый, и я водрузила его на стол, понося старуху последними словами. Могла бы предупредить, старая грымза, что горшок чугунный, я бы не стала к нему прикасаться.
— Поешь, — приказала Фекла и села на скамью. — На голодное-то пузо не уснешь. И ребятенка покорми, чего хнычет. Негоже.
Она вряд ли будет меня откармливать, как сказочная колдунья, чтобы затем упихать в печь. Я поискала тарелки, поняла, что об этикете придется забыть, даже о тех его отголосках, которые дожили до моего времени. Вон лежит обкусанная деревянная ложка, ей и нужно есть прямо из горшка, и я, как истинная крестьянка, обтерла ложку о сарафан. Все равно он самый чистый в этом доме.
Я думала, что уставшая дочь не станет есть, начнет капризничать, и я бы ее поняла и не заставляла, но опасения, что Фекла обидится и отреагирует чересчур, теплились и закономерно настораживали. Они не оправдались с самого начала — не появилось повода для обид, Аннушка смотрела на темную, будто на топленом молоке, пшенную кашу сперва с удивлением, но стоило ей попробовать, как у меня отлегло от сердца.
Фекла улыбалась, по-старушечьи прячась в морщинах, настала пора брать быка за рога.
— Спасибо за доброту, бабушка. Скажи, какую работу ты от меня хочешь?
— А что ты можешь? — ухмыльнулась она. — Ты как есть барышня, белоручка. Готовить, стирать… хотя как бы вода тебя не унесла, речка быстрая. Огород прополешь. Скажу, чего и как дергать, а то не знаешь небось.
Если судить по весу горшка, работа тяжелая.
— Избу приберешь, вон перебрать все надо, прочистить, просушить… что надобно, то делать и будешь.
Старуха разошлась. С Агапкой они условились по курице за три дня, и Фекла прикидывала, что эксплуатировать меня будет не одну неделю. Я не боялась работы, никакой, и не чуралась самой грязной и трудной, но — не будучи беременной, тем более когда эта беременность под угрозой.
— Я жду ребенка. Ничего тяжелого поднимать или двигать не стану. Огород прополю, постираю, уберу в избе как смогу, но на большее не рассчитывай… бабушка.
Фекла расстроилась, и взгляд ее словно говорил «бабы в поле рожают, а эта, вишь, неженка».
