Софья была не в духе для ежедневной прогулки, поэтому я, обстоятельно проверив, как идут дела с уборкой, и пропесочив девок для профилактики, забрала Анну и пошла гулять с ней сама.
Я понимала правоту Софьи не только в том, что мне следовало бы попытаться отыграть назад в отношениях с матерью — исключительно ради дела. Я понимала княгиню в ее любви к деревне — нельзя оставаться равнодушным к спокойной, пахнущей разнотравьем красоте, налитым лугам, зеленым темным лесам, откуда девки приносили сочные ягоды, быстрой холодной реке. Нельзя не влюбиться раз и навсегда в россыпи звезд над головой ночью, в свежий ветер, в бледное росистое утро, и даже строительство железной дороги вдохновляло меня не меньше, чем все остальное — а быть может, и больше.
Я застала десятилетие удивительного баланса — природа еще жива, прогресс уже наступил. Миг в истории человечества, отмеченный историками в календарях. Как быстро человек поймет, на что он способен, какие варварства он может творить безнаказанно, и выкосит луга, выкорчует леса, перекроет плотинами реки, потравит моря, осушит болота, разроет недра в поисках сиюминутной наживы, и небо затянется вечными серыми тучами, прозрачный свежий туман сменит удушливый смог, и капли росы превратятся в ядовитые клейма на листьях.
К железной дороге, на пригорок, откуда все было видно как на ладони, мы с Аннушкой и ходили, когда гуляли одни. Анна вспоминала, как мы жили с ее отцом — это было прелюбопытно, я поддакивала и поощряла ее рассказы, и узнавала от нее многое, не напирая и не требуя.
Мы жили в отличной квартире с прислугой, имели собственный выезд. Друзей у Аннушки не водилось, зато у нее было столько игрушек и даже живых лошадок, и папенька брал ее кататься в седле. Вечерами в доме собиралось много людей, и это было шумно и скучно — я покивала: малышку, конечно же, отправляли с нянькой в комнату и гомоном мешали ей спать. Гости ели и пили, пели, веселились и танцевали, а иногда папенька был невозможно веселый, дарил мне украшения, а я разрешала Аннушке их примерять и учила ее танцам. Где те украшения, с досадой думала я, пропуская хныканье по поводу танцев мимо ушей. Прости, солнышко, но с этим мы лучше обратимся к ее сиятельству…
С мужем я жила как сыр в масле каталась. Балы, драгоценности, приемы, экипажи. Все это, как я понимала, мне обеспечивали втайне от начальства и за казенный счет. Растрата обнаружилась, как и двоеженство, мой ненастоящий муж отправился по этапу, его супруга — уж даже не знаю, может, обрадовалась такому исходу для изменника, а я сижу у разбитого корыта и не унываю. У меня ведь есть дочь.
Я готовила Анну к предстоящей поездке в столицу и рассказывала все, что знала о железной дороге, о паровозах. Рассказывала, как мерно стучат колеса и стелется по земле дым, а за окном мелькают деревеньки, поля, холмы, и жизнь кажется удивительной и прекрасной, пока ты едешь куда-то далеко-далеко…
Как же здорово, что ребенок не задает глупых вопросов, откуда мне это известно, черт возьми.
— Мы поедем! — восторженно кричала Аннушка и кружилась с охапкой сорванных по пути цветов.
До того, как мы поселились в Лукищево, она и не знала, что такое — собирать цветы и вить венки, но я охотно дозволяла Ефимии отводить Анну к крестьянским детям. Только на княжеский двор, не дальше, не в деревню, ребенку нужно общение со сверстниками, нужны игры и социализация, и хотя Софья однажды не слишком довольно заметила, не пожалею ли я, что разрешаю дочери носиться с крепостными детишками, я ответила — нет, не существует ничего страшного, чему бы мою дочь могли научить другие дети. Взрослые научат ее гораздо более скверным вещам.
