Проводил Олега хмурым взором Пересвет. Глаза к миске опустил, оттолкнул ее и, локоть положив на стол, повернулся в сторону. Беляна подошла к супругу и присела на пол. Головку положила ему на колено. Улыбнулся Пересвет и опустил глаза к ней.
– Не сердись, родимый. – жена произнесла.
– Отчего же не сердиться? – Пересвет головку белокосую жены пригладил. – Ты почему пускаешь в дом по ночам кого не просят?
– Ты строг, мой князь. Олежку жалко. Он не заслужил.
– Ты мне не юли, Беляна. Уж не раз я вёлся на твой лисий хвост. А коль был бы не Олег? И в ночи ты так же окошко б отворила.
Беляна подняла голову с колена князя и взгляд суровый встретила.
– Я узнала голос.
– Более, Беляна, окно не открывай. Время неспокойное. Дашке, вон, досталось с братом. Как бы на тебя никто бы не напал. Ты уразумела?
Став серьёзною, Беляна в ответ кивнула твёрдо. После опустила задумчиво глаза.
– Я думала, минула нас опасность. Ты нашёл убийц.
– Не знаю, всех ли. Может быть, напали на кого ещё. К Огнедару я послал. Следи же за Володькой. Больно резв он стал. Няньки – бестолковые. Я скажу, когда вновь всё ладно станет.
Супружница снова кивнула и села на скамью. Пересвет поцеловал её в лобик белый и поднялся. Покинул наконец он горницу боле без слов.
Ужаленная прыть
Добрыня брёл по бревенчатым мосткам невдалеке от крепости столицы. С причаленных ко брегу кораблей товар сносили. Мореходцы шутками разбавляли быт. Таверны возле брега кем-то занимались. Лавки заполнялись добром причудливым, заморским. Тут Добрыня увидал, как плывут вдоль брега корабли иные. Не из торговых точно. Причалить, верно, собирались.
– Камус, Камус… – люд шептался, на судно глядя, кое отличалось ото всех и торговых, и прибывших своим немыслимым размахом. С иной земли оно как будто. Добрыня никогда подобного не видал.
Женщины с детьми стремились удалиться.
«Камус – глава судной рати Чуровской», – вспомнил Добрыня.
Как гигант причалил, с него спустились мореходцы. Дикие, как звери. Явно судну не под стать. Насторожённый Добрыня на пристани с десятком мужиков остался, дабы проследить, что прибывшие явились в столицу с миром. Известно, из кого собирал их князь Богдан.
И тут сошла она.
Невольно выдохнул Добрыня. Баба что средь них забыла? Да ещё такая! Белоликая молодка. Ухожена. Одета в переливчатую ткань. В сплетённых волосах каменья. Точно не из круга лютых!
– Княжна Греза. – прошептал, к Добрыне обратившись, кто-то. – Та, что породнила всю эту шваль со Сварогом.
Супруга Камуса, выходит, и дочерь Богдана. Обеспокоенность Добрыни только возросла. Женщине негоже в этом смраде быть. Вообразить не мог Добрыня, как княжна живёт-то с ними. Свёрток у неё в руках, догадался он, дитя. Второй малец держался за подол юбок её. Тут же с княжной рядом и Камус показался – светловласый, жилистый. Причудливо расписана потемневшая на солнце кожа. Совершенным инородцем казался, нежели его супруга, да и убран не под стать ей.
– Породнила со Сварогом? – Добрыня уронил, главу судов оглядывая. – Как же эта шваль добилась в жёны дочь Богдана?
– Охо, друг мой! – взорвался кто-то. – Он с Богданом с детства шёл. Любую пакость, говорят, делал по его указу. Говорят, войти добивался сыном в Чуров род. Не вышло. Не было в нем крови Богдана, но все ж дочь Чуров предложил ему, коли служить им будет яро.
– Слыхал, пообещал отдать, когда девчушка родилась лишь. – другой кто-то протянул. – Может быть, надеялся, что Камус ноги-то протянет. Ан нет. Тот мощь набрал какую! Тут уже Богдановичи выбора не видели после-то отцовой смерти.
