– Для Польши это в порядке вещей. – Кивнула Хоревич, наливая в кружку коньяк.
– Именно. Так и так скажу, Байболот, вся надежда только на тебя и на твои самопожертвование и смекалку. Выручай, скажу, братец. Скажу: как ты, Урукбай, будешь прослушивать телефонные разговоры – ума не приложу, но, если тебя поймают в чужой квартире, найдут в шкафу – никакой Млокосевич не поможет.
– Поможет. – Поспешила не согласиться Лода. – Если этот ваш Вапнярский на самом деле окажется нобелевским лауреатом, а Байболот настолько вам не преданным, что, когда его возьмут за нос, растреплет на весь свет, что только по незнанию и недоразумению плясал под чужую дудку – выполнял преступные приказы. И будучи человеком приличным, информацию о том, кому дудка принадлежала, скрывать ни за что не станет.
– М-да, плохая идея. – Согласился инспектор. – И хуже всего, что ты, после всего того, что Байболот может сделать, называешь его приличным человеком. Ну и что же с этим Урукбаем делать?
Хоревич глупо улыбнулась, пожала плечами и внезапно вспомнила, что уже давненько не проверяла состояние макияжа. Смык остался один на один с мыслями. А обдумать нужно было многое. Инспектор сделал глоток из кружки и поморщился – ротозейная секретарша как всегда не добавила в коньяк чаю. И как всегда пан Людвик не станет за это делать ей выволочку.
– Что мы имеем? – Размышлял Смык, развалившись в кресле. – Дурацкую реформу, в родного папашу наглую журналистку Иду Дрозд, свалившегося на голову ненужного Байболота. И что?
С реформой было всё просто: то, что она закончится позорным провалом, пан Людвик ни секунды не сомневался. В этом в Быдгоще не сомневался вообще никто – по крайней мере, так утверждали социологические опросы. Но делать реформу нужно – приказ с самого верха. Зачем это верхам? Опыт подсказывал инспектору, что всё вообще всё на белом свете делается либо ради денег, либо смеху для. Вот уж кто-то в Варшаве и похохочет и наварится. Не до смеху будет только Смыку – за предстоящий провал отвечать будет именно он. Что с ним сделает отдышавшееся от гогота начальство? Скорее всего уволит. Или понизит в должности. Отберёт все награды и сошлёт участковым в самую глухую в стране деревню. И будет Хоревич начищать медали кому-то другому – более того достойному.
Что там далее по списку проблем? Ида Дрозд. Она же Уршуля Енджеевич. Дочь мэра. Не просто так она вернулась в город. Что там говорила про неё потомственная гадалка Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы? Будет тебя эта дамочка унижать, травить и презирать. По костям твоим и другим внутренним органам на самый верх лезть. И не будет тебе от неё ни днём покоя, ни ночью. Это на какой верх она собирается лезть? Что-то напутала гражданка Брюховецкая. А хотя… Что если реформа и возвращение в город Иды Дрозд каким-то образом связаны? Мэр, помнится, намекал, что случайно проболтался о реформе дочери, но, что если Енджеевич – обыкновенный простофиля, и его драгоценная Уршуля была проинформирована куда раньше папаши? Ради красного словца не пожалеет и отца – так, кажется, говорят о таких как Дрозд.
– План у этой девицы прост, как восемь злотых. – Предположил инспектор. – Оказывается в гуще непредсказуемых событий, вещает на всю страну – что-что, а вещать она умеет как никто другой. Делает себе имя – и на моих костях тоже – всё-таки права Брюховецкая. Жаль, что оказалась не дурой и сбежала – могла бы ещё пригодиться, раскинуть на картах добрый совет. На чём я там остановился? Делает себе имя и месяца через два, когда реформу благополучно прикроют как провалившуюся, оказывается в Варшаве на руководящей должности. И зачем только человеку руководящая должность в Варшаве, если у отца этого человека денег куры не клюют? Тем более, что не факт, что спустя эти два месяца, а то и раньше, и во многом благодаря твоей деятельности, папаша не окажется вначале на улице, а затем и на нарах – делов то им наворочено о-го-го и маленькая тележка.
