Акте улыбнулась:
– Так и есть.
Да, она была красива и ничуть не изменилась за пять лет нашей разлуки.
Но я понимал, что Акте вряд ли готова сказать нечто подобное обо мне. Я был уже не тем Нероном, с которым она рассталась. Перемены в моей жизни, безусловно, отразились и на моей внешности.
Но Акте не стала развивать эту тему.
– А ты как? – спросила она.
Понятно, что она была в курсе всей моей публичной жизни, а о личной я не стал бы с ней говорить.
Поэтому я просто ответил:
– Хорошо.
Ситуация была неловкая: мы стояли на поле, вокруг нас бродили толпы несчастных людей, а мы не знали, что еще сказать. Вернее, у меня была тысяча историй, но ни одной из них я не стал бы делиться с Акте.
Я любил мою жену Поппею страстно и преданно, как истово верующий. Но Акте знала меня еще в те времена, когда я был совсем юным и даже невинным, а Нерон, который сейчас стоял перед ней, больше не был тем безгрешным юношей.
Какие-то частички того Нерона жили в моей музыке, в моей поэзии, в моем искусстве. Эта сторона меня боролась, чтобы выжить и остаться незапятнанной, несмотря на давление и грязь, которые являются неотъемлемой частью жизни императора.
Для Акте я всегда буду тем юношей, и, потеряв ее, я потерял единственного человека, который видел меня таким и только таким – чистым и бескомпромиссным.
Нынешний же, зрелый и способный на компромиссные решения, Нерон посмотрел на нее и сказал:
– Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды.
После этого я ее отпустил, понимая, что нас переполняют слова, которые мы все равно никогда не скажем друг другу.
– Нет, не здесь! Твоя подпись должна стоять тут, – недовольно проговорил стоявший надо мной руководитель работ и ткнул пальцем в документ.
Я взяла стилос и, начав писать, вдруг забыла свое настоящее имя и вывела: «Акте».
– Это юридический документ, – проворчал супервизор. – Нам нужно, чтобы ты оставила свое полное официальное имя.
Мое имя… Которое из них?
В Ликии[34], где прошло мое детство, меня завали Гликерия. Но римляне убили моего отца и угнали всю нашу семью в рабство. Они дали мне имя Акте.
Потом я стала вольноотпущенницей и служила в доме императора Клавдия, поэтому меня стали звать Клавдия Акте.
А Нерон, когда мы оставались наедине, звал меня «сердце мое».
Так что у меня было несколько имен.
Но и у него тоже.
Сначала я знала его как Луция Домиция Агенобарба. Это уже потом, после того как его усыновил император Клавдий, его стали называть Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком. А я, когда с нежностью над ним подшучивала, часто звала его просто Луций.
– Ну вот, теперь еще и кляксу поставила!
Темное чернильное пятно расплылось по бумаге, скрыв мою подпись.
Я встала.
– Прости, не хотела, просто неважно себя чувствую, – сказала я и, не ожидая разрешения, вышла из-за стола и направилась в открытое поле.
Хм, неважно себя чувствую… На самом деле меня трясло.
Я не ожидала его увидеть, разве что издалека, ведь было понятно, что он в какой-то момент станет обходить пункты помощи. Все знали, что император с утра до ночи занят устранением последствий Великого пожара. Но я не была готова к тому, что мне придется с ним заговорить. Все слова покинули меня, хотя за пять лет разлуки я мысленно очень часто с ним разговаривала.
Это я оставила его, но только потому, что он изменился, начал отдаляться и у него появились от меня секреты.
