– Да, – согласилась дама. – Ужасно противная. Да как же ты от неё избавился?
– Не знаю, – Костя попробовал вспомнить. – Кажется, самым обычным образом. Проснулся как-то утром, и заметил, что «не болит». И мне действительно стало легче. Я даже не поверил сразу. Но потом дотронулся раз, другой – и действительно… – он замолчал. – Поменял фотографии, переставил какую-мебель. И всё пошло своим чередом. Безболезненно и не энергозатратно. Не уверен, однако, что это является счастьем. Хотя некоторые считают, что отсутствие несчастья – это первый шаг… Может быть… Так что мой опыт вряд ли кому-то поможет.
– Наверно, – окончание Костиного монолога дама слушала не очень внимательно. Было известно, что в течение последних лет она неустанно раздумывает, какому из находящихся в её ближайшей орбите двух мужчин отдать предпочтение, и никак не может решить. Всё уже затянулось настолько, что стало способом существования: не эпизодом, а судьбой. Впрочем, не исключено, что ей было легче провести всю жизнь в бесконечном промежутке, чем подвергнуть себя испытанию потери, пусть даже половинной. Или существовали ещё какие, неочевидные соображения, например, она воистину не видела разницы между соискателями? И тогда зачем, действительно… В любом случае, Косте нравилось разговаривать с задумчивой дамой о жизни и о причудливых изгибах людских взаимоотношений: она неплохо знала предмет.
* * *
В конце концов герой не выдерживал. Музыка взрывалась, и сил для сопротивления больше не было. Страшной силы приливная волна скручивала его, и он клялся богом и материнской могилой, что не бросит, не забудет, что будет любить её – ах, как это поэтично – до конца времён (или это где-то уже было?).
«Так вот, – продолжал певец в том же надрывном ритме, – а теперь я жду конца времён, потому что, видит бог, как иначе вырваться от тебя? Как? Пусть, пусть скорее кончатся все времена, и наше совместное тоже». – И затихая, добавлял: «Это было, ты поверь, много лучше, чем теперь, это было так давно, а сейчас мне всё равно». – И девушка, соглашаясь, прощально откликалась ему в ответ.
Машина остановилась. Костя выключил радио и повернулся к сыну.
– Ну как?
– Нормально, – бесстрастно откликнулось терпеливое чадо, а потом почему-то сразу поправилось. – Хорошо. Я её уже слышал. Знаешь, папа, – сын открыл дверь, – а маме эта песня тоже очень нравится.
Пригородный поезд должен был проехать станцию не останавливаясь. Обычно метров за двести до перрона машинисты снижали скорость, как полагалось, но было уже совсем поздно и в таких случаях правилам следовали не всегда, тем более за несколько станций от города и к тому же зимой. Только полчаса – и конец смены. На платформе не было ни души, не говоря уже о пешеходном переходе, освещённом необычно хорошо для покрытого снегом дачного посёлка. Да, вот ещё: отставание от расписания уже перевалило за десять минут, и пусть каким-либо криминалом это само по себе не пахло, но вкупе с другими мелочами сходного характера могло-таки вылиться в некоторую отдаленную неприятность. Короче говоря, рука машиниста далеко не полностью выжала тормозной кран, и поезд, предупредительно гудя, шумно скользил мимо голой и заледеневшей посадочной площадки. Оба фонаря в дальнем конце перрона не работали, и сразу за билетным киоском платформа резко обрывалась в темноту. Впрочем, её пустой край хорошо виднелся в луче прожектора и, конечно же, не готовил никаких неожиданностей. Но тут случилось страшное.
