Нет счастья в капитализме. Сборник рассказов - страница 12

Я ушел. Дверь за мной закрылась. Больше я её не видел. Её я больше не видел, но был ей сильно благодарен за то трудолюбие и терпение, которому она меня научила. А также тихой ненависти. Я её в то время ничему научить не мог. У меня не было даже шансов. Поэтому я ей и благодарен. Есть ли ей меня за что благодарить, я так и не узнал.

ПРОЩАЙТЕ АЛЬМА МАТЕР!

Так закончилась моя работа студентом в больнице. А через два месяца подошло и время окончания института. Госэкзамены, расставание с альма-матер и друзьями… Всё это происходило в какой-то неудержимой горячке. Думаю, так было не только со мной, но и со всем студенчеством до и после меня.

Время до гос. экзаменов протекало больше нервно и опустошенно. Общежитие то наполнялось галдящей студенческой братией, то на день -два затихало в томящейся, бессознательной пустоте. От первых, сдающих экзамены, до последних, было не менее недели. И если одни сегодня праздновали успех, или омывали слезами неудачу экзамена, а были и такие, слава богу, я в разряд рыдающих не попал, то другие им честно завидовали, и ждали судного дня своего шестилетнего время препровождения.

Время до экзамена все проводили по-разному. Кто-то судорожно догрызал гранит науки, не давшийся ранее, кто-то обрывал трубку телефона, вынося мозги такой же, как и он бездари, отличники жестко, сутками брали очередные вершины, запивая успехи огромными дозами валерьяны. Мне и многим как я, заниматься ерундой было не охота. Принцип «перед смертью не надышишься» нами был правильно усвоен еще на первых курсах института. И отходить от него мы не собирались. Валерьянку мы то же не пили. Где её взять и для чего это было нужно, мы просто не знали. Зато мы хорошо знали, когда открывался и закрывался соседний гастроном, в котором можно было купить креплёное красное вино, дешёвого розлива, по 0,7 в бутылке. И поэтому мы пили вино. Отрезвление не наступало даже утром в день экзамена. Спасал холодный душ, манная каша в студенческой столовой, и чашка крепкого чая. Бывшие выпускники хорошо вложили в нас мысль – пять минут позора и врач. Позора, к счастью, терпеть не пришлось, и врачами мы стали. Врачами стали практически все. Диплом врача получил и я. Последний экзамен завершался в каждой группе почётным вручением академического знака – красного ромбика на винте, с белой окантовкой, гербом СССР по центру и с чашей обвившей змеёй. Знак был пристёгнут к лацкану пиджака и не давал покоя. Я его сильно стеснялся. Думаю, его стеснялись и другие. Он накладывал какую-то волнующую, ранее не изведанную ответственность на своего владельца, которой ранее никогда и не присутствовало. В то время существовало множество вузов и академических знаков, но красный с белой окантовкой, гербом СССР вверху и с чашей со змеёй внизу, на винте, был особенный. Он относил, носивших его, к какой-то особой, таинственной касте. Касте людей, знающих таинства жизни и смерти. К этой касте стал относиться и я. И ещё, не осознавая всю тяготу и сложность будущей жизни, мы, бывшие студенты, и сегодняшние врачи, были раскиданы по многим больницам и городам нашей необъятной, и не всегда нас любящей Родины. Многим, и мне то же, не раз приходилось стоять на краю пропасти, называемой жизнью и смертью, и смотреть в широко раскрытые от ужаса и боли, или гаснущие в предсмертной агонии глаза. Все эти картины человеческих трагедий никогда не оставляли меня равнодушным. Думаю, они не оставляют равнодушными всех моих коллег. Коллег, с кем я учился, и с кем не учился, никогда. Всё это меня закалило, сделало более решительным и жёстким, немного циничным. Но никогда не чёрствым, и не безразличным к чужому страданию и горю. Я уже много лет, как отошёл от врачебной практики, но заложенное институтом и дальнейшей практикой, думаю, пройдет со мной до могилы. Неприятно – циник, сквернослов и жёсткий мерзавец с душой чуткой к чужой боли и страданию. К чужой, но не своей. Свою всегда не замечаешь, или не видишь. Или делаешь вид, что не видишь и не замечаешь.