Хрупкое чувство ещё только робко прорастало в первую любовь, которую он не мог до конца осознанно прочувствовать, а тем более как-то выразить и поэтому скрывал свои чувства, порою страдая от этого. А сейчас, когда их разделяло пространство и его несвобода, Жека написал ей письмо, надеясь наладить, таким образом, отношения с Верой, которых в прошлой жизни у него просто не существовало.
Многим в их классе Вера казалось лучшей девушкой и в неё, наверное, были влюблены почти все мальчишки-одноклассники. Некоторые из них её выделяли и оказывали дружеские знаки внимания, другие, напротив, притворялись, держались по отношению к ней ровно и даже несколько равнодушно.
Линия поведения Жеки по отношению к Вере Капитоновой была своеобразной и непредсказуемой, а иногда даже переменчивой в течение одного дня. Но за его маской шутника и острослова скрывались глубокие и искренние чувства, которые он таил от неё, делясь сокровенным лишь с Андрюхой Истоминым – своим лучшим другом.
Умница Вера, как наблюдательная и душевная девушка, что-то в нём замечала, о чём-то догадывалась, но всё-таки считала его немного странным и дружила, на зависть многим, с парнем совсем из другой школы.
Тот день, когда Жека получил письмо от Веры, стал для него первым днем, наполненным пусть тихой, но настоящей радостью за всё время, проведённое в неволи. Так началась их непродолжительная переписка – обычная для двух ещё юных людей, у которых короткое прошлое в их судьбах отдалялось, и наступала пора взросления. И в этой переписке не нашлось места даже для какого-нибудь намёка на их взаимные чувства.
Однажды Жека обратил внимание на зачеркивания в конце Вериного письма и попытался в них разобраться, а разобравшись, сумел прочитать неразборчивую из-за множества зачеркиваний фразу: «Всегда твоя, Вера».
Жека поразился и не поверил своим глазам, но после тщательного изучения перечёркнутого текста убедился в том, что это именно так, а не что-то другое.
– Всегда твоя… Вера… – шептали его губы такие простые и бесконечно дорогие для него слова.
Весь остаток того дня Жека находился в упоении от любви и, очутившись в её сладком плену, ещё несколько дней, последовавших за этим радостным для себя открытием, перевыполнял в промзоне все нормы выработки на строительных работах.
Цензура переписки осуждённых, существующая в колонии, исключала всякую её приватность, особую откровенность в ней и тем более интимность – чем меньше слов, тем лучше!.. Правда, между друзьями чтение своей переписки до и после цензуры процветало и чем-то зазорным уже не считалось.
Зотов иногда показывал письма другу Саньке. Он был старше на десять лет, к тому же имел опыт семейной жизни.
– В своей Неверов милой Вере письмецо я настрочу, – подшучивал над ним Санька чуть ли не стихами. – Пиши, пиши… Здрасьте, Маша с Уралмаша, пишет вам влюблённый Паша!
Прочитав последнее письмо к Вере, он остался чем-то недовольный и выразился по поводу его содержания довольно резко:
– Жека, ты чего сопли жуёшь, а?.. Ты мужик или кто?!.. Нравится деваха – так и пиши… И нечего кругами ходить!
Жека воспринял критику своего друга и переписал письмо заново. Что он там насочинял, сейчас Зотов припомнить в подробностях уже не мог. Но вскоре получил короткое ответное письмо Веры, где она извинялась перед ним и сообщала, что писать ему в дальнейшем больше не будет. Причин никаких в письме указано не было, но Жека посчитал, что он, наверное, сморозил какую-то глупость в своём последнем письме и чем-то, видимо, обидел Веру.
