— К тебе? — не понимает девочка, а потом ее глаза резко темнеют, и она дрожащими губами предлагает встречное: — Может, лучше ко мне? Я одна, не считая детей, но они не помешают. Лешку и Сережу я отведу к соседке, а остальные в школе.
Ну вот, Лали посчитала меня озабоченным придурком, который вернулся за не обломившейся «клубничкой». Впрочем, это было бы и то логичнее, чем мои подлинные намерения. Сука, какая тупая и стремная ситуация.
За ее спиной коляска с отпрыском Чингисхана, а в покосившейся песочнице роется белобрысый карапуз лет четырех. Оба ребенка очень тощие и на удивление тихие. Один мусолит новую пустышку, вероятно, купленную на деньги, которые я оставил, а другой меланхолично лепит куличик. Кажется, у этих недокормышей просто нет сил, чтобы капризничать.
— Лали, — протягиваю к ней руку и смыкаю пальцы на предплечье. Несмотря на отвратительные условия, ее кожа пахнет сладковатой чистотой. Именно чистотой. Такой фантомный запах. — Ты не поняла, я не снимаю тебя, я помочь хочу. Поехали со мной, поживешь у меня, а потом что-нибудь придумаем.
— Помочь? — спрашивает севшим голосом. Огромные серые глаза приобретают особую глубину из-за подступающих слез. — Я не понимаю.
— Не думай, Лали, — тяну девчонку к мотоциклу, на ходу понимая, что у меня нет для нее шлема. Ладно, мы аккуратно. — Просто поехали со мной. Тебе у меня будет лучше, чем в этой грязи.
— Как же я уеду? — девочка пытается вывернуться из моих рук. — Там дети.
— Так отведи их к соседке, — предлагаю я ее собственное решение.
— Я не об этом, — кротость во взгляде сменяется железобетонной решимостью. А девочка-то — боец. — Я не могу их всех бросить. Они же не выживут без меня.
— И как ты им поможешь? Будешь собой торговать, чтобы все это тянуть? И себя загонишь, и им не поможешь. Это все глобально надо разгребать, а не твоими силенками крошки в клювике притаскивать, — грубо, но честно пытаюсь я открыть ей глаза.
— Я не знаю, — раздражение в голосе сменяется беспомощностью.
Я в это влез. А если впрягся, то пойду до конца, и неважно в какое дерьмо погружаюсь.
— Послушай, — хватаю ее за руки и разворачиваю лицом к себе, — Лали, я не насильник, и не маньяк, тебе ничего не грозит. У меня есть связи в городской управе, и не этого дерьмового городишки, а Москвы. Я обещаю тебе, что помогу. Их всех заберут и поместят в хороший приют. Там кормить будут, и мыть, а ты сможешь их навещать, когда захочешь. Думай, Евлалия, решайся. Если сейчас уеду без тебя, то второй раз уже не вернусь.
— Ты, правда, поможешь им? — спрашивает, глотая слезы.
Какая же она фарфоровая куколка, когда плачет.
— Правда, сегодня же начну разруливать, — обещаю я, взятый на слабо.
— Мне нужно поехать прямо сейчас? — утирает нос тыльной стороной кисти.
— Да, сейчас! — начинаю выходить из себя, уже околев стоять тут и уламывать ее.
— Хорошо, я только оставлю малышей у соседки, — когда Лали волнуется, ее диафрагма сжимается, и голосок становится грудным и заводящим.
— Давай, и побыстрее, и возьми паспорт, — напутствую я, словно собрался увезти девочку в Турецкий бордель.
Она молча кивает и, смешно вскидывая ноги, бежит к песочнице. Одной рукой толкает перед собой коляску, а другой тянет второго мелкого. Смотрю ей вслед и зло сплёвываю на землю. Не должна она нянчиться не со своими детьми и ходить на съем ради их пропитания.
Жду, поминутно поглядывая на часы. А девочка исполнительная — прошло десять минут, а она уже вынырнула из подъезда с небольшим рюкзачком на плечах.
