– Маленькая деревня—то?
– Увидишь.
– Часто, что ли, мотаешься к ним?
– Да ну не часто… Я инструмент в основном вожу. Там, продукты какие… по мелочи.
– А платят чем?
Пузан прикрыл один глаз от неудовольствия, бросил косой взгляд:
– Дх-хеньгами – чем!.. Они какой-то бальзам на травах делают… Я в Москве десять флаконов за сотню сдаю. Так что деньги у них есть.
– Пенсии, письма тоже ты возишь?
– Они пенсии не получают никто.
– Как это?
– А вот так. Да счас приедем уже. Сам всё увидишь.
Ехали через поле. Солнце скатывалось к лесу, у горизонта над озером громыхала гроза – прошла стороной. Близился вечер. Вдалеке за невысоким кустарником уже вырисовывались крыши домов, когда, не доехав трёхсот метров, толстяк остановил машину у обочины и несколько раз продолжительно просигналил. Потом он приоткрыл дверь, закурил и откинулся в кресле.
– Всё! Приехали!
Салыч высунулся из окна, вгляделся. Издалека нёсся чуть слышный голос, бормотавший что-то очень похожее на проповедь.
– Гонишь что ли? Давай до конца-то довези…
– Нельзя.
– Почему н-нельзя?
– А это, вон, у них спроси – почему…
Возле зарослей тем временем началось какое-то мельтешение. На дорогу вышла женщина в длиннополом сером сарафане и, улыбаясь, засеменила навстречу машине, а позади, то выглядывая на дорогу, то вновь прячась в кустах, сновали любопытные дети.
– Всё, давай-вылезай. Поеду я.
Салыч нарочито неспешно доставал сигаретку:
– Чё, торопишься куда?
Коля занервничал:
– Ёптель, ну давай подождём, пока она подойдёт. Потом в глаза поглядишь ей. Потом…
– Ладна-ладна, шучу я!
Салыч взял свои вещи, расплатился и соскочил на дорогу. Коля пожал ему руку на прощание, кивнул в сторону приблизившейся толстухи:
– Она?
Салыч, как мог, скрывал улыбку.
– Она в-вроде.
Это была Наида, заочница Салыча.
Вместе они вошли в затерянное посреди первобытной тайги поселение. Посёлок естественным образом смешивался с реденьким лесом. После жизни за колючкой это казалось странным. Возле крайнего дома их встретил щуплый старик лет семидесяти, в выцветшей однотонной одежде – староста. Всё ещё улыбаясь, Наида что-то шепнула Салычу на ухо и указала дом на окраине, после чего отошла в сторонку – мужчинам нужно было поговорить. Староста повёл Салыча вдоль пустынной улицы. Всего два десятка строений: сплошь бревенчатые избы – бани, сараи, дровницы. Электрических столбов, как и проводов нигде не было.
– Родители, говоришь, умерли. Жены нет. А где жил-то между отсидками? – поинтересовался староста.
– А-а… – махнул Салыч – Где я только не жил…
– Я тебя предупреждаю сразу. Ты человек-то ведь новый. Ты когда увидишь, как мы живём, ты не пугайся. Знаешь, мы ведь пятнадцать лет тут. Знаешь, почему? Потому, что у нас вера есть. По-другому не смогли бы. Да ты потом сам поймёшь. Но мы не фанатики, не сволочи какие-нибудь, как попы, ты не думай. У нас всё добровольно и хорошо. От государствия мы не зависим. Потому нам тамошние законы по боку. Мы даже пенсии не берём. Потому что их пусти сюда с пенсиями, они начнут налоги драть… Не надо ничего. Сами справимся. А вот чтобы одиноких стариков, детей или инвалидов брошенных – этого у нас нет. Община никого не бросает. Одна проблема, мужиков не хватает…
Тихим шагом они подходили к центру посёлка и, чем ближе он был, тем громче и чётче звучал голос проповедника. И как-то уж слишком мало походило говоримое им на проповедь. Когда вышли на пятак, Салыч увидел круглый терем без окон с чудаковатой вращающейся дверью и конусообразной крышей, наверху был укреплён динамик. Вокруг терема сидели на траве люди, в основном женщины зрелых лет, хотя встречались и мужчины. Сидели и ревели. Из динамика на всю округу разносился страдающий мужской баритон:
