Незнакомцы на мосту - страница 19

Я объяснил им, что Абель, имея на то свои причины, согласился с концепцией поддержания достойной линии защиты.

В то же время мне пришлось отметить, что в столь сложном деле единственному адвокату было затруднительно состязаться с неограниченными людскими ресурсами федерального правительства. Я только начал изучать документы, но сразу же четко и болезненно осознал, что один противостою министерству юстиции и целой армии агентов ФБР. А ведь за моей работой пристально следили представители адвокатуры Нью-Йорка и прессы.

Я выразил надежду, что они будут придерживаться процедуры, принятой, например, во время Нюрнбергского процесса, где проводилось досудебное предъявление улик, чтобы в ходе суда обвинение не имело возможности предъявить новые доказательства, не рассмотренные прежде защитой. К примеру, в Нюрнберге вечером, накануне моей демонстрации в зале суда документальных кинокадров о нацистских концлагерях, было выдвинуто требование провести частный предварительный просмотр для всей группы, представлявшей защиту обвиняемых.

Это правило мы переняли из практики европейского судопроизводства и согласились применить его в Нюрнберге, потому что стремились, чтобы приговор международного военного трибунала был одобрен всем мировым сообществом – и особенно в самой Германии – как справедливый и принятый с соблюдением всех прав подсудимых.

– По моему мнению, – сказал мистер Мур, – подобное досудебное предъявление улик может создать крайне нежелательный прецедент для проведения будущих разбирательств уголовных дел в нашей стране.

– Возможно, если бы речь шла о рядовом случае, – возразил я. – Но в суде над Абелем, как в Нюрнберге, на кон поставлен наш престиж на международной арене. Мы хотим, чтобы все страны мира признали, что нигде не существует более справедливой системы правосудия, чем в Америке. Все проводимые нами процедуры должны выглядеть обоснованными в глазах, например, каждого рядового европейца.

В принципе мы пришли к соглашению, но мне дали ясно понять, что они покажут заранее только то, что обязывает предъявить федеральное положение о процедурах криминальных судебных разбирательств, но ничего сверх того.

Затем Томпкинс заявил:

– Мне это дело представляется крайне простым. Мы проведем процесс в открытой и прямой манере. В нем не будут фигурировать никакие незаконные магнитофонные записи или другие доказательства, полученные нелегально. Прокуратура не видит необходимости в том, чтобы прибегать к приемам, вынуждавшим Верховный суд в прошлом отказываться утверждать обвинительные приговоры по делам о шпионаже.

Когда же я прямо задал вопрос, будет ли правительство настаивать на смертном приговоре, он ответил, что на данный момент официальная точка зрения исчерпывается желанием просто изложить имеющиеся факты в зале суда, не давая никаких рекомендаций по поводу приговора.

– Лично я, – продолжал Томпкинс, – не думаю, что правительство потребует смертного приговора, но ситуация может очень быстро измениться.

Наше совещание прошло в приятной обстановке и, как мне показалось, получилось выгодным для обеих сторон. По важнейшим вопросам мы неуклонно приходили к принципиальному согласию. К обоим собеседникам я отнесся с симпатией и уважением.

Вернувшись к себе в контору, я обнаружил огромное количество поступившей на мое имя почты. Было принято также множество телефонных звонков, большинство которых стали позитивными комментариями к моему решению принять назначение. Письма тоже оказались главным образом в мою поддержку. Их прислали друзья и коллеги-юристы из разных концов Соединенных Штатов, а некоторые поступили даже из Европы. В них высказывалось ободрение, понимание вставших передо мной трудностей, а в одно из них – от друга, приверженца англиканской церкви – даже был вложен текст краткой молитвы.