Незнакомцы на мосту - страница 20

Сразу несколько писем содержали примерно такие замечания: «Даже не знаю, поздравлять тебя или выразить соболезнования». Приятель-адвокат из Бриджпорта в Коннектикуте писал: «Я желаю тебе проиграть этот процесс, но даже поражением прославить свое имя». Чудесным образом укреплявшее веру в свои силы письмо прислал полковник Роберт Сторей, бывший президент Ассоциации американских адвокатов, вместе с которым я участвовал в Нюрнбергском процессе. Очень многие отмечали: «Именно защита изгоев общества превращает нашу профессию в истинное призвание».

Близкий друг, который неизменно восхищал меня своим патриотизмом и отвагой (Рэй Мэрфи – бывший командор «Американского легиона»), писал из Калифорнии: «Вот превосходная возможность продемонстрировать американское правосудие во всем его блеске мировому сообществу и русским хозяевам самого Абеля. И пусть подобная демонстрация не повлияет на политику Кремля, она должна произвести неизгладимое впечатление на весь остальной мир».

Тем вечером мне довелось присутствовать на старомодных ирландских поминках в Бей-Ридже, одном из самых комфортабельных жилых кварталов Бруклина. Друг семьи моей жены умер, и прощание с ним проходило в известной бруклинской похоронной фирме «Клавин». Отдавая усопшему дань последнего уважения, я не без удовлетворения отметил, что присутствовавшие, многих из которых я давненько не видел, относятся ко мне по-дружески. А ведь там были представлены выходцы из самых различных кругов общины ирландских католиков Бруклина. Вот почему по дороге на поминки я задавался вопросом, как будет ими воспринято появление адвоката русского полковника.

Стараясь проявить вежливость, пожилая женщина заметила:

– На фотографиях в газетах вы выглядите хуже, чем в жизни, мистер Донован.

И все остальные ссылки на мое участие в деле носили столь же косвенный характер. Никто прямо не поднимал вопроса о том, что мне предстоит защищать полковника.

Если настроение, царившее на поминках, могло служить лишь слабым индикатором этого, то большинство писем и телефонных звонков действительно отражали общий настрой общественного мнения, ширившегося осознания различия между необходимостью обеспечить Абелю справедливый американский суд и осуждением вызывавших всеобщее неодобрение действий советских властей. Кроме того, разграничение между действиями предателей Америки и русского, служившего своей отчизне, тоже, по всей видимости, начинало восприниматься как нечто существенное. Но одновременно, напоминал я себе, крайне важно для защиты было внедрить в сознание общественности понимание еще одного аспекта: обвиняемым по этому делу будет проходить не Советская Россия.

А ведь суд уже грозовым облаком нависал над горизонтом. Его начало было назначено на 16 сентября. То есть до него оставалось меньше месяца.

Пятница, 23 августа

В девять часов утра я встретился с прокурором Муром, чтобы обсудить, как поступить с тем имуществом Абеля, которое не собирались использовать в качестве вещественных доказательств: огромным количеством инструментов, книг, «контейнеров» и тех самых картин, за судьбу которых так беспокоился Абель. Я сразу заявил федеральному обвинителю, что не возьму на себя ответственность за полотна, пока ФБР не проверит их с помощью рентгена и не даст своего разрешения. При этом я напомнил, что шпионы веками выдавали себя за художников и писали, чтобы скрыть под краской карты, схемы или сообщения. Я не считал, что мое назначение требует от меня превращения в возможного хранителя шпионских материалов. (Когда позже я изложил свою позицию Абелю, он рассмеялся и сказал – о чем я не преминул уведомить ФБР, – что подмешивал к масляным краскам барий, а потому рассмотрение холстов под рентгеновскими лучами «стало бы пустой тратой времени». Барий делает рентген бесполезным для обнаружения того, что может быть скрыто на полотне.)