После криков, угроз или поджопников у ребенка может только появиться боязнь потерять защиту в лице родителя – ведь в больнице у него никакой поддержки больше нет, кроме мамы или папы. Сложно признать детскую правоту, а чаще всего – и обоюдную вину. Но все возможно, только нужны практика и желание этому научиться. Но это, конечно, не книга о воспитании, поскольку у меня нет большого опыта общения с детьми. У меня есть только опыт общения с Олесей, поэтому не нужно воспринимать мои слова как истину в последней инстанции.
После анализов мы пошли на УЗИ. В кабинете был врач-мужчина. Он поднял историю в компьютере, увидел заключение УЗИ 2019 года.
– У вас рецидив? – спросил он.
– Нет, мы не лечились.
– А почему в 2019 году проигнорировали УЗИ?
Я начала рассказывать историю наших похождений тогда, испытывая желание оправдаться и не сгореть от стыда прямо там в кабинете. Меня этот вопрос перестанет задевать, но намного позже. Тогда же врач просто констатировал:
– Понятно, можете идти.
Единственное, за что он отругал, так это за выпитый сок, ведь исследования могут оказаться неточными.
На часах было за полдень. Заключение и карту на руки нам никто не отдавал.
В палату мы вернулись молча, и у меня не было желания разговаривать с другими пациентами и родителями. Наверное, познакомиться с ними означало для меня признать их своими сожителями надолго, а мозг сильно этому противился. Поэтому общалась я только с Олесей, но недолго: соседи сами заговорили со мной. Начались вопросы, которые я сама себе боялась задавать, – о диагнозе, распространении болезни и прогнозах лечения.
Я вела себя достаточно отстраненно. Эти вопросы погружали меня в фантазии, которые рисовали самое плохое, поэтому я просто говорила, что пока ничего не знаю, пересказывала информацию, которую читала в интернете, – это лечится, все в порядке, пытаясь успокоить в первую очередь себя.
У меня не было желания есть в этом… заведении, но Олесю я уговорила. Я поставила неразобранные сумки в шкаф, переоделась в домашнюю одежду, переодела Олесю и занялась своими делами – даже тогда я продолжала работать удаленно. На тот момент было уже восемь лет, как я работала в строительных фирмах снабженцем. За этот срок я научилась работать в офисе, из дома, из отпуска, а теперь решила не останавливаться и продолжать работать из больницы. Мне нужен был ноутбук, телефон, интернет и несколько часов в день, как в известных рекламных роликах о фрилансе. Преимущественно моя работа состояла из ведения переговоров, переписок с поставщиками строительных материалов. Далее мы обменивались необходимыми бумагами – договорами, счетами, доверенностями. И я следила за тем, чтобы материал поступил в срок на стройку. Звучит сложно, но за много лет практики для меня все это было почти на автомате. Не без внештатных ситуаций, но к ним уже выработался стойкий иммунитет.
К нам зашла врач, Оксана Петровна. Она молча осмотрела Олесю и собралась уходить, не сказав ничего о результатах анализов и УЗИ. Складывалось такое впечатление, что подобные вопросы врачи считают каким-то жестом недоверия, что ли.
Я спросила про онкомаркеры, и ответ был таким:
– Все высокие.
– Какие? – уточнила я.
– Какая вам разница, вы все равно не поймете.
Я так растерялась, что даже не смогла возразить. Я и правда не очень тогда понимала, что такое онкомаркеры и что каждый из них значит. Просто хотела узнать результаты, запомнить и воспользоваться позже поисковиком.
