Ничего страшного. Сказать «да» несправедливому - страница 32

В последний день химии в город приехала моя мама, Олесина любимая бабушка Оля. Это позволило мне, наконец, расслабиться. Она ездила в больницу каждый день, независимо от погоды и дней недели, мы обменивались передачками. Она приносила нам еду, игрушки, чистую одежду. Мы в ответ отдавали пустые контейнеры и вещи в стирку.

Знаете, тебя могут окружать сотни и тысячи людей, но не со многими есть это чувство разделения беды, когда она становится не такой большой, как раньше, когда не помещалась в тебе. Для меня таким человеком была и есть только мама. По-прежнему все решения относительно Олесиного лечения лежали на мне, я не хотела, чтоб кто-то принял эту ношу, но я чувствовала поддержку от мамы.

5 декабря. Наконец-то отремонтировали онкологическое отделение. Для кого-то оно было знакомым местом, ведь некоторые пациенты находились в больнице не просто месяцами, но и годами.

Начался активный переезд. Мамы перетаскивали свои и детские вещи, рабочие таскали мебель. Мы ходили по очереди, чтобы за детьми был присмотр.

Олеся подкашливала, как и половина отделения. Буквально за три дня до переезда у кого-то из детей появился кашель, который с большой скоростью распространялся от палаты к палате, не обойдя стороной и нашу. Крайне нежелательно ей было заболеть, тем более я рассчитывала на скорый перерыв после химии. По моим расчетам, через десять дней мы должны были уже восстановиться и отдохнуть дома перед вторым блоком.

Оксану Петровну в тот день я не видела. Зато в палату вошла Елена Степановна в сопровождении двух мужчин, и я поняла, что это хирурги. Они пришли осмотреть Олесю. Один из мужчин пощупал Олесин живот и начал было что-то говорить. Елена Степановна остановила его и вывела в коридор, чем меня разозлила. Может, достаточно было уже этих медицинских тайн? Почему я опять не могу об этом знать?! Нашего же врача не было, так что спросить было некого.

Мы перетаскали оставшиеся вещи. Палаты достались нам согласно списку, который составлялся в соответствии с тяжестью заболевания, возрастом и полом детей. Мы с Олесей попали в трехместную. С нами же в палате оказалась и Лена с малышкой. Третья кровать оставалась пустой.

В новых палатах уже было достаточно стульев, раскладных кресел для сна родителей, даже были столы, за которыми можно было поесть, – наконец-то не на весу или над тумбочкой. Добавились и индивидуальные кабинки.

Меня не оставлял в покое вопрос: зачем к нам заходили хирурги? Я спросила об этом у женщины-онколога, за которой наблюдала давно. Мне нравилось, как она общается с пациентами, всегда отвечает на вопросы, тепло относится к детям. Именно она работала в то дежурство, когда вылетел наш катетер.

– А вам не сказали? Думают удалить опухоль, полностью или частично. Хорошо, если есть возможность удалить полностью. Только я вам ничего не говорила…

Я осталась наедине со своими мыслями. Как удалить? Почему? Зачем такое раннее вмешательство?.. С одной стороны, я и сама бы хотела, чтоб Олесю поскорее избавили от бяки. Но с другой – не понимала, почему меняется наш план лечения, который я только изучила и приняла.

В тот вечер дежурного врача сменила Елена Степановна. Я рискнула задать ей вопрос на вечернем обходе.

– Ваш диагноз под сомнением, – ответила она.

– То есть… может быть, что это не гепатобластома?

– Может. Онкомаркер не реагирует, опухоль не уменьшается.