Потом я начала злиться за допущенную ошибку в диагнозе, но исправить уже ничего не могла, хотя друзья и родные, наблюдавшие за нашей историей в соцсетях, негодовали. Я снова начала думать о смене больницы, ведь мое доверие к нынешней было подорвано. Но сию минуту я не могла сделать ничего для улучшения нашего положения.
Я начала изучать курс иммунологии для студентов-медиков, чтобы понять, как работает человеческий организм, как на него влияет химия и на что обращать внимание в анализах, понять, по какому принципу подбирается лечение, что же такое эти самые онкомаркеры, алгоритм появления рака. Как ни странно, информация усваивалась хорошо.
Параллельно я общалась с друзьями по несчастью, которые лечились в Москве, в той больнице, которую я рассматривала в качестве подходящей для нас, назовем ее Главная Больница. Маму звали Валя, а ее сына – Федор, мы познакомились в соцсети. Их госпитализировали чуть позже нас, диагноз у наших детей был одинаковым. Мы как-то сразу нашли общий язык и делились друг с другом знаниями, схемами лечения и новостями. Схемы совпадали – протоколы и правда были едины. Я узнавала об условиях в Главной Больнице, о персонале и говорила, что, вероятно, и мы попадем туда. Более того, именно в этой больнице работал тот самый хирург, которого так нахваливал наш главврач.
Главной задачей тогда для меня стало восстановление Олеси. Следом нужно было дождаться диагноза, а после принять решение, куда мы движемся дальше.
15—16 декабря. К. обеспечил нас обогревателем, и я начала ощущать прелести отдельной палаты. Я решила вернуться к работе, потому что уже никому не мешала и никто не мешал мне. Олеся спала в любых условиях, при любом шуме с младенчества.
Показатели крови у дочери начали восстанавливаться, но кашель усиливался. У нас в палате медсестра меняла растворы на стойке, когда у Олеси начался длительный приступ кашля. Минут двадцать она пыталась откашляться, начала краснеть, потом посинел треугольник возле губ, и она закричала:
– Вылечите меня! Спасите! Я не могу дышать!
Медсестра стояла чуть поодаль и лишь периодически вставляла реплики:
– Как страшно она кашляет… Что за странный кашель?.. Первый раз слышу такой.
Похоже было, что разбираться с кашлем придется мне, раз медик на моих глазах совершил открытие – новый вид кашля. Я налила Олесе теплый чай – и приступ стих.
Оксана Петровна назначила нам сделать снимок легких. Перед снимком я сняла Олесину кофточку, в палате мы делали это быстро и сидя. А тут, в рентген-кабинете, я увидела ее стоя. У нее прорисовывались ребрышки, живот спал, ножки стали совсем худыми; а еще меня поразил потухший взгляд и синяки под глазами. В Олесе будто пропала та изюминка, которая отличала ее от остальных детей. Теперь это была не вечно радостная, светящаяся Олеся, как говорили о ней в саду, – передо мной стоял уставший пациент онкологического отделения. Не все дети становятся такими, но большинство. И в то мгновение я увидела Олесю именно такой. После рентгена я несла ее на руках и не подавала виду, что что-то не так.
На снимке обнаружили пневмонию, и к лечению добавились компрессы. Также пришло новое заключение по диагнозу: герминогенно-клеточная опухоль. Это еще один тип врожденных новообразований, не агрессивнее гепатобластомы. Но это было заключение от того же диагностического центра, который ставил первый диагноз, и мы решили подождать подтверждения диагноза еще и от той самой Главной Больницы. Чтобы не терять время, К. повез блоки с опухолью в Москву сам.
