Есть некоторые техники, которые я пробовала еще до болезни, чтобы побороть страх потери ребенка и убрать эту мешающую тревогу. Они как будто работали, но очень краткосрочно. И больше всего в любых практиках помогает честность. Видимо, сначала мой мозг блокировал какие-то неочевидные вещи.
Теперь расскажу о настоящих причинах моего страха.
Первая – вина: ты не справился с вверенной тебе ответственностью. Ты облажался. Единственное, что мне помогло это сказать: я виновата. Олеся родилась у меня, опухоль врожденная, я выбирала место лечения, я сделала неправильный выбор. И это не про самоедство, совсем наоборот, это про расслабление. Потому что вина – огромный костер, который ты пытаешься тушить хоть чем-то, лишь бы не сгореть в нем. А в итоге он все пожирает и горит еще ярче. Колоссальное количество сил и энергии тратится на обращение к разным эзотерикам от отчаяния, в попытках получить от чего-то высшего то самое заветное оправдание: ты здесь ни при чем. Правда в том, что, когда ты согласен быть «при чем», поиск оправданий прекращается, и ты успокаиваешься. Пока спокойствия нет, ты не можешь увидеть очевидное – любой человек смертен, все люди – чьи-то дети, не все доживают до старости, и мой ребенок оказался одним из таких и сейчас умирает. Самое главное – вина мешает любить дочь такую, какая она есть.
Я думала, что наизнанку вывернусь, создам другую реальность и все в ней дочери додам, что недодала. А сейчас нужно исправить свой косяк. Но все, что можно было сделать, – это признать: ты сделала неправильный выбор, ты проиграла. И – простить себя за это. Олесе нужна ты сейчас, с нее хватит – будь виноватой, но с ней. Слушай ее, ухаживай, но не глуши свою вину. Выбирай себя, свое спокойствие и расслабление. И останься хорошим родителем до конца.
Можно найти специалистов, которые расскажут про выбор ее и моей души. Что это судьба, что любой мой выбор привел бы к такому же финалу. Да, может быть… Люди, принявшие эту картину, почему-то все равно страдают. И я туда проваливалась, но боль и сопротивление оставались. Потому что всегда есть сомнения: а вдруг это просто фантазия, чтобы смягчить боль? Потому что ты не знаешь и не можешь знать ничего достоверно. Потому что не все с тобой согласны, и непременно кто-то тебя обсмеет. Потому что нет ни у кого этой самой книги с законами, которым нужно следовать. Я же выбрала максимально приземленную версию – признать свою неидеальность и способность совершать ошибки, пусть и цена им такая высокая.
Как только я приняла эту главную боль, которая крылась за страхом смерти дочери, на меня начали одна за другой наваливаться другие боли. И это был ужас.
Вторая причина страха – нереализованность: я не реализовалась как мать. У меня тикали часики, я родила дочь и поставила галочку в графе «ребенок до тридцати». И часики как будто остановились. А теперь мне тридцать один. И если я потеряю дочь, получается, галочки в нужном месте не будет уже никогда. На этом фоне даже начали возникать мысли о ребенке из детского дома. Но я не могла распознать мотивы этого желания: неужели я все-таки готова передать кому-то свои знания о жизни и сделать ребенка счастливым… Или мне нужно поставить эту чертову галочку?
Как и в случае с виной, я призналась себе: у меня не будет ребенка до тридцати. У меня, может, вообще больше не будет ребенка, либо у меня с будущим чадом будет большая разница в возрасте, и я не стану молодой мамой. От осознания подобной реальности всегда больно. Всегда. Но так и должно быть. Если работа дается легко – это не работа, это видимость. Самое сложное – не зацикливаться на подобных мыслях: «Я же могу взять ребенка того же возраста из детского дома, а еще могу встретить отца-одиночку и усыновить/удочерить его ребенка».
