- Нет. Ты нужен мне иначе. Ты нужен мне целиком и полностью! Так, чтобы ни Мирке, ни какой другой заразе не достался! Хочешь знать, почему я их всех ненавижу? Всех, кто был у тебя, есть и даже тех, кто будет? Особенно тех, кто будет... Потому что хочу, чтобы ты был мой...
Слова легко срываются с языка. И в процессе произношения я уже понимаю, ЧТО именно сейчас делаю! Понимаю, но остановиться не могу!
- Боже мой, Полина! Ты сошла с ума! - его глаза в темноте блеснули, и мне показалось, что на лице застыло выражение крайней брезгливости, ужаса, вызванного моими признаниями. - Ты говоришь так... Разве тебя этот факт не смущает?
- Нет. Меня не смущает, - сказать или не сказать правду? А вдруг с ним случится приступ, такой же, как тогда, в детстве? Или все-таки сказать? Он же вырос, и ничего подобного много лет уже не было! Но почему-то же его память не желает возвращать своему хозяину отрывки воспоминаний из детства?
- Я по лицу вижу, что ты сама в ужасе! - он говорит с упреком, расстроенно, так словно вот именно теперь, а не тогда, во время драки с Никитой, случилось что-то по-настоящему ужасное! - Ты глупости сейчас говоришь! Просто ты в шоке от того, что Никита сделал! Так нельзя! Это противоестественно! Никогда тебя не полюблю. Потому что так нельзя! Понимаешь?
И я заплакала. Из-за слов, а еще от того, что он отшатнулся, отодвинулся, словно я - прокаженная, словно грязная и его могу испачкать! И проговорила сквозь слезы, хоть в этом и не было никакой нужды, потому что он сидел далеко и никоим образом ко мне не прикасался:
- Никогда ко мне не прикасайся! Уходи! И никогда даже не приближайся ко мне!
И я была даже рада, когда в окно постучали, и дверь с моей стороны распахнулась. Мириам осветила фонариком салон, вдруг зачем-то махнула им же в сторону бани, как бы указывая путь, и сказала, испуганно заикаясь:
- А-андрей, там к-кажется... Кажется там... Никита повесился...
17. 16 глава. А если навсегда... Андрей
- Полиночка, доченька, потерпи немного - Вероника сейчас сделает тебе укольчик, - уговаривала мама ласково, долго, прикрыв дверь, чтобы я не мог войти.
Сегодня Полина разговаривала. Я не мог понять, что именно говорит, а судя по ответам практически не отходящей от ее постели матери, несла бред. Но это уже было что-то! До этого сестра молчала неделю. А в тот день... В тот день она кричала так, что старушки, жившие в деревне, вызвав милицию и скорую, сбежались со всей округи.
Первые два дня я жил возле ее двери. Сидел, привалившись спиной к стене. Даже спал там же, сидя. Вероника запретила входить. И доктор, на которого я так надеялся, которого умолял, хоть на минуту позволить, хоть на мгновение, пока она спит, подойти к ней, долго объяснял, что у Полины нервный срыв, что ей нужен покой и никакого напоминания о том, что ей пришлось пережить.
Когда она снова заплакала - от боли, которую своим уколом причинила наша тетка или потому что снова вспомнила всё произошедшее с нами - я ударил в стену кулаком, сдерживаясь, чтобы не ворваться туда, где ей снова делают больно.
- Еще раз треснешь в стену, я скажу отцу, чтобы запретил тебе подниматься на второй этаж, - вышла из комнаты Вероника. Она смотрела с сочувствием, но говорила холодно и твердо. ЭТА скажет! ОНА даже в больницу может Полинку запереть! Как и обещала, когда я попытался прорваться в комнату сестры с боем. Дверь тетка закрыла, для надежности уперевшись в нее спиной, и продолжила свои нравоучения. - Ты пугаешь ее. Понимаешь? Мне кажется, она чувствует, что здесь кто-то находится, а может, скрипы твои слышит - все время со страхом сюда, на дверь смотрит... Андрей, ну пойми, время - ее лучшее лекарство сейчас. Время! А ты здесь ничем не поможешь. Иди с ребятами погуляй, Вадима проведай, к сессии готовься, в конце-то концов! Чего ты нам душу рвешь? И без тебя тошно!
