Николай Михайлович Карамзин - страница 20

Он пробыл у Морица целый час, в продолжение которого говорил с ним об удовольствиях путешествия. Профессор весьма красноречиво и увлекательно рассказывал о древностях Италии, о практическом направлении англичан, об энергии немецкого языка, о своей ссоре с Кампе, славным в то время немецким педагогом. Поэтому Карамзин замечает: «В Германии нет почти ни одного известного автора, который бы с кем-нибудь не имел публичной ссоры и публика читает с удовольствием бранные их сочинения»[17].

Из Берлина Карамзин уехал в Дрезден, знаменитый между прочим картинною галереею, и, насладившись изящными произведениями живописи, отправился в Лейпциг, центр тогдашней германской учености. В дороге Карамзин познакомился с студентом лейпцигского университета. «Между двумя путешественниками завязался разговор, и о чем же? – говорит Карамзин, – почти непосредственно о Мендельсоновом “Федоне”, о душе и теле». Студент доказывал своему спутнику, что «Федон» – самое остроумное философское сочинение, но, несмотря на то, все доказательства нашего бессмертия основаны в нем на одной гипотезе. «“Много вероятного, – говорил он, – но нет уверения, и едва ли не тщетно будем мы искать его в творениях древних и новых философов!” – “Надобно искать его в чувствах своего сердца”, – сказал Карамзин. – “О! Государь мой! – возразил студент, – сердечное уверение не есть еще философское уверение, оно не надежно: теперь Вы чувствуете его, а через минуту оно исчезает, и Вы не найдете его места. Надобно, чтобы уверение основывалось на доказательствах, а доказательства – на тех врожденных понятиях чистого разума, в которых заключаются все вечные, необходимые истины”. Наконец, разговор дошел до вопроса о душе. “Если бы могли мы узнать точно, что такое есть душа сама в себе, – сказал студент, – то нам все бы открылось, но…”

Карамзин вынул из своей записной книжки письмо и прочел студенту следующее:

“Глаз по своему образованию не может смотреть на себя без зеркала. Мы видим себя только в других предметах (unser Ich sieht sich nur im Du). Чувство бытия, личность, душа – все это существует только потому, что вне нас существует, по феноменам или явлениям, которые, кажется, до нас касаются и…”

– Прекрасно! – сказал студент, – прекрасно! Но если думает он, что…». На этом месте прекратился философский разговор путешественников[18].

Приехав в Лейпциг, Карамзин тотчас же старался познакомиться с тамошними учеными, вероятно, вследствие «инструкции», начал знакомство с Река, профессора лейпцигского университета, человека молодого, но пользовавшегося в то время большим уважением за свои сведения. От него Карамзин узнал о славе «Анахарсиса», сочинении аббата Бартелеми^>19, потому что геттигенский профессор Гейне, один из первых знатоков греческой литературы и древностей, своею рецензиею, помещенною в «Геттингенских ученых ведомостях», прославил это сочинение во всей Германии.

Вторым литературным знакомством Карамзина было знакомство его с Платнером. «Никто из лейпцигских ученых так не славен, – говорит Карамзин, – как доктор Платнер, эклектический философ, который ищет истины во всех системах, не привязываясь особенно ни к одной из них, который, например, в ином согласен с Кантом, в ином – с Лейбницем или противоречит и тому, и другому». Главное достоинство философских сочинений Платнера была легкость в изложении самых отвлеченных истин; вот почему он так нравился Карамзину.