Петров спустился по лестнице вниз (лифт, как обычно в этом муравейнике, не работал), сел на лавку возле подъезда. Через несколько минут из него вышел здоровый мужик с густыми чёрными бровями и усами. Волосатые руки венчали огромные, как кувалда, кулаки. Петров узнал в нем рубщика мяса с местного рынка «Маячок», куда они с Ириной ходили иногда за парной свининой, и кивнул ему, мол, «здрасьте!». Но тот прошёл мимо, не отвечая.
Подождав ещё минут десять на лавке, Петров понял, что никто больше не выйдет, и решил снова подняться в квартиру, чтобы ломать дверь. Нет там никаких воров, почудилось, конечно же. Замок, наверное, заело, а что остаётся? Придёт Ирина из магазина, открыть не сможет, будет возле двери с сумками сидеть, ждать его с работы. Павел с силой толкнул деревянную дверь плечом, та не поддалась. Наверное, ботинком надо стукнуть ниже замка. Петров только хотел сменить диспозицию, как дверь открылась сама.
– Ну что ты колотишься, Павлуша? Я слышу, слышу! – Ирина стояла в проходе счастливая, улыбающаяся, с красными щеками, в узком халате на трёх пуговицах, в промежутках между которыми просвечивало белое упитанное тело. – А ты чего средь бела дня? Заболел? Или пораньше отпустили? Праздник, что ли, какой?
6
В мастерскую он забрал только сумку с одеждой и бабушкину перину. На ночь раскатывал её, днём убирал. Вдруг ещё раз придёт за картинами его муза? А он бездомный спит на полу, как собака. Хотя директор уже другой, что ей здесь делать? Других художников найдут для своих богатых домов. И спросить о ней не у кого. Но вдруг? Может они там второй или третий этаж достроили, или друзьям на подарки. Если картины пришлись ко двору, то может ещё прийти, не проблема же пропуск выписать, как Семибратову.
«Я даже не спросил, как её зовут…» Павел думал о девушке постоянно. Вся предыдущая жизнь с Ириной казалась теперь каким-то абсурдом. На что потрачено десять лет? Его не столько угнетал факт измены, сколько собственная близорукость. Зачем вообще связал свою жизнь с абсолютно чужим по всем параметрам человеком? Так после армии же, дело молодое, завертела Ирина тогда быстро для «дембеля» эту чашу с блинами. Завернула, накормила, обогрела. И он повёлся.
«Всё же не так плохо было у нас? – спрашивал он себя и сам отвечал: – Да что хорошего? Ей дочку надо было поднять на ноги. Так я и не против, меня тоже отчим воспитывал. Комнату в общежитии потерял. Крутанула она эту аферу. Прописку в паспорт мне поставила, а ордер на себя оформила. Что я с ней, судиться буду? Оля там в моей уже с малышом живёт – не выгонять же их. Ирине этот усатый больше подходит, чем я. Руки у меня не пудовые. В таких, как у него, только топор и держать, а не кисть художника. И вес у него больше центнера, явно не мне, худосочному, ровня. Усы ещё, дугой по физиономии. Гусар, куда бы деться…
Наверное, Ирке такой мужик и нужен. А кто я в её глазах? Тонкая кость? Непьющий интеллигент? На разнице с бывшим мужем-алкоголиком? Не того поля ягода? Или вошла во вкус к сорока годам?»
Хоть и не расписаны были, но он считал её женой. А кем его считала она? Петров запретил себе думать об Ирине…
Лето шло к концу, и спать зимой в мастерской было не лучшей перспективой. Да и не дело это. Мужики в цеху, конечно, всё узнали в подробностях. В этом городе все спят под одним одеялом, оказывается. Но никто не шутил по этому поводу, не обсуждали его переселение с матрасом, лишь бригадир Калинин, зайдя по дружеской привычке в мастерскую, сказал:
