Встаю, потягиваюсь и делаю небольшую зарядку. Потом утренний туалет, стакан молока (я его люблю, оказывается) ну и кусок пирога с молодым щавелем, или “щавей”, как сказала Матрена. У нас в Костромской губернии все так говорят.
– Матрена, а где у нас чернила?
Всё утро я тренировал почерк, и, надо сказать, мышечная память работала и тут.
– Никак всё извели? Это что же вы пишете-то? – изумилась моя домоправительница.
– Стихи пишу, – недовольный лишними вопросами буркнул я.
– Есть чернила, как не быть, но немного. А потом – или покупать, или ждать, пока орешки нарастут.
– Какие орешки? – изумился я.
Оказывается, чернила тут варят из дубовых орешков. Хотя, орешками это не назовёшь – внутри живёт гусеница. Вот после её жизнедеятельности и остаются те самые "орешки", из которых потом чернила делают. К этому делу ещё железные опилки добавляют, что-то кислое (до конца не понял, что именно), да вроде смолу сливы – камедь. Её-то я как раз на участке у родителей видел: маленькие красные шарики на стволах, как будто дерево кровоточит. Помню, как они назывались, странное такое слово. А сам орешек появляется, как и жемчуг в раковине – насекомое, что на жука похожее, откладывает личинку, а та постепенно обрастает этим самым «орешком», точно соринка в устрице жемчугом.
Чудная штука, конечно, но одно ясно: запасов этих орешков на зиму сделать надо побольше. Чернила мне тут понадобятся!
Настроение тратить последние чернила пропало, и я пошёл прогуляться по деревне. Немногочисленные крепостные с любопытством разглядывали меня, а я их. Выглядели они голодранцами: невесть из какой мешковины сшитая одежда, босые и неопрятные. Их дворы тоже вызывали жалость – покосившиеся заборы, вросшие в землю дома. Но у всех имелись большие участки земли под огород.
Дошёл до конца деревушки. Чего хожу, спрашивается? От нечего делать пересчитал все дворы, коих оказалось тридцать две штуки. К церкви пока не иду, но издалека видно – работа там кипит вовсю.
– Барин, не извольте гневаться, мне бы дров в лесу набрать, – раздался вдруг голос, прервав мои размышления.
Оглядываюсь – передо мной стоит девица, тощая до невозможности, вся в обносках, но с такими голубыми глазами, что я невольно поплыл. Черты лица у неё были как у мадонн на старинных иконах – правильные, красивые, не для этой жизни, казалось.
– Гм… А ты кто, напомни, красавица, – протянул я, разглядывая свою крепостную, невольно любуясь.
– Не упомните? Дочка я Никандра, нашего пастуха. Евфросиньей кличут, – ответила она звонким голоском.
– Дозволяю, – барственно киваю ей, разглядывая девушку внимательнее. – А ты чем занята? По хозяйству, наверное, хлопочешь?
– Скажете тоже, – кокетливо стрельнула глазами Евфросинья, заметив мой пристальный взгляд. – Какое у нас хозяйство, барин? Корова есть, правда, тем и спасаемся. Да и ту батюшка пасёт в вашем стаде. А так… стираю, на огороде копаюсь, кушать готовлю. Семья у нас большая – десять человек, а душ-то всего шесть. Вот и крутимся как можем.
– Есть у меня для тебя работа – собираюсь я у себя на огороде картошку посадить, вижу, никто не садит её здесь, – говорю я.
– Это на барщину или за плату? – мгновенно сориентировалась девушка. Сообразительная оказалась.
– Дочка, с кем ты там говоришь? – прервал нас голос немолодой женщины, вышедшей на крыльцо. – Ох, простите, барин.
– Ничего. Ваша дочь попросила позволения набрать дров в лесу. Я дал согласие и предложил ей поработать на моём огороде.
