Оставив их на волю провидения, охотники разошлись в разные стороны на разведку, чтобы рассмотреть местность. Отойдя метров двести от шалаша, я неожиданно поднял гусей, которые в сумерках подпустили меня метров на сорок. Промазав первым патроном, вторым все-таки свалил ближайшего взлетевшего гуся. Это был красавец белолобый гусь. Гордый такой добычей, счастливец уже не обращал внимания на взлетающих уток. Было слышно, что друзья тоже стреляли. Когда же мы почти одновременно подошли к шалашу, то выяснилось, что каждый из нас принес именно по белолобому гусю.
Счастливые удачным началом охоты, покормив уток, которые, к слову, в эту ночь так и не начали крякать, мы продолжили задушевную беседу. Хоть машина и стояла всего в ста метрах от нас, мы не стали доставать ни спальников, ни палатки. Возможно, наша встреча повлияла на то, что к нам вернулось прежнее студенческое разгильдяйство.
Караулить подсадных уток от шустрых селезней было все-таки нужно, поэтому, расположившись в шалаше, порешили нести вахту по очереди. Когда наступил мой черед, не очень надеясь на свое зрение, я расположился на полиэтиленовой пленке прямо рядом с ручьем, в котором плавали наши птицы. Всю вахту благополучно проспал. Только однажды, проснувшись неизвестно по какой причине, заметил, что к одной из подсадных подплывают утка и селезень. Демонстративно пошевелился, после чего пара улетела, а я продолжил спать. Ночь стояла теплая. На ясном небе светил гигантский прожектор – луна. Запищал будильник, моя смена закончилась. Разбудив Васю и передав ему вахту, свернувшись калачиком в шалаше, со спокойной совестью я заснул.
Утром нас разбудил мелкий назойливый дождь, который, впрочем, настроения не испортил. Подкрепившись тушенкой и ярославским ржаным хлебом, стали высиживать селезней. Догадавшись о причине упорного молчания подсадных, рассадили их. Утки тут же призывно закрякали. Селезни красноголового нырка, чирка-трескунка и кряквы пали под нашими выстрелами. Сделав после обеда шалаш в новом месте, укрылись в новом скрадке и легли поспать, дожидаясь вечерней зорьки.
Вечер снова оказался теплым и сухим. Многочисленная назойливая мошка начала больно кусаться. Птицы летали, но в основном вне досягаемости наших ружей. Пару раз в проходы шалаша мы видели табунки свиязей, которые со свистом проносились рядом с нами. Как ни надрывались наши утки, присело всего два кряковых селезня. В первого мы промазали. Второго Дима стрелял, поднявшись на ноги, потому что стало темно. Попал, но тот был бит нечисто и успел немного отлететь. Найти его впотьмах мы не смогли. Хоть на водной глади и отражалась луна, трава, залитая водой, маскировала уток настолько, что мы оставили всякую надежду хоть что-то разглядеть. Спрятали уток в корзинки и под житейские разговоры далеко за полночь легли спать.
Встав рано утром, я не стал будить товарищей. Мне захотелось прогуляться по водоемам. Отойдя сотню метров, поднял из-под себя черно-белого нырка с пучком длинных перьев на голове. Оперенье было черное, с сине-фиолетовым отливом. Передо мной без сомнения был самец. Подстрелив взлетевшего селезня хохлатой чернети, потом пришлось почти по шею залезть в воду, чтобы его достать. Байдарка далеко: пока ходишь за ней, есть вероятность потерять добычу. Возвращаясь к шалашу, нашел и ночного Диминого селезня. Я был уже совсем сырой, поэтому без колебаний сплавал еще и за кряковым трофеем. Вода была ледяной, хотя был май месяц, и на улице было достаточно тепло. Следовало переодеться в сухую одежду, чтобы не простудиться. Парни, проснувшись, выдали мне последние сто грамм наливки для «сугреву» (остальную огненную воду мы уже выпили) и сухую одежду. Вася, проводив взглядом мой стакан, сказал: «Ну что, мужики, отдохнули на славу, дичи у нас хватает, пора и домой, в баньку».
