За спиной Кати, в самом центре главной стены, висел огромный портрет Алисы – точь-в-точь такой же, как на последней незаконченной картине, которую он обнаружил в заброшенном подвале. Но здесь детали были проработаны до жуткой, пугающей реалистичности, превосходящей всё, что он когда-либо видел: каждая ресница, каждая непослушная прядь волос, каждая едва заметная морщинка у глаз, свидетельствовавшая о её юном возрасте и трагическом уходе. Казалось, что Алиса вот-вот сойдёт с полотна. И тень… Тень была расположена иначе, не у ее ног, как на подвальном холсте, а…
Она держала тень за руку.
Тень, чернея самой чёрной ночи, гуще и плотнее любой реальной тьмы, с размытыми очертаниями, напоминающими человеческую фигуру, но без лица, без каких-либо деталей – просто зловещий, бесконечный сгусток тьмы, словно вырванный из самой преисподней. И Алиса на портрете смотрела прямо на зрителя, словно видела его насквозь, с улыбкой, в которой не было ни капли радости, только леденящее душу предчувствие неминуемой беды. Это была улыбка обречённости.
Катя отчаянно затянулась сигаретой, пепел, словно серый снег, бесшумно упал на испачканный краской пол, теряясь среди других следов хаоса. Ее глаза, расширенные от страха и безумия, блестели в полумраке студии, как у загнанного в угол зверя. Она ждала, и Макс знал – они оба ждали, что будет дальше.
– Она предупредила меня, что ты всё испортишь, – голос Кати звучал хрипло, как будто она плакала перед его приходом, словно выплакала все слёзы мира, оставив лишь сухой песок в горле. – Но я не думала, что ты так быстро найдёшь дверь… Она говорила, что ты слишком упрямый, слишком любопытный, но я надеялась… надеялась, что смогу тебя уберечь.
Она подошла к портрету, написанному в мрачных тонах, и провела пальцами по изображению тени, зловеще растянувшейся по углу холста. Краска на холсте зашевелилась, как живая, пульсируя под её прикосновением. Макс почувствовал, как по коже пробежал холодок, словно его коснулось что-то потустороннее.
– Ты ведь понял, да? – Катя повернулась к Максу, и в её глазах читалась безумная надежда вперемешку с отчаянием. Они блестели нездоровым блеском, выдавая бессонные ночи и страх, поселившийся в её душе. – Это не просто тень. Это дверь. И она уже открыта. Ты пришел сюда, очарованный этой картиной, очарованный ею… ты призвал это.
В этот момент портрет закапал чёрной краской, как будто холст заплакал густыми, вязкими слезами. Капли падали на пол, образуя лужицу, расползающуюся по паркету, словно чёрная кровь. Запах ацетона и чего-то гнилостного, чего-то, что никак не могло быть связано с краской, заполнил комнату, сдавливая лёгкие.
За окном студии что-то зашевелилось в темноте. Что-то высокое, слишком высокое для человека, силуэт, искажённый тьмой, словно сотканный из ночного кошмара. С неестественно длинными пальцами, похожими на когти, которые постукивали по стеклу в ритме его бешеного сердца. Каждый удар эхом отдавался в оглушительной тишине студии.
– Она ждёт тебя у реки, – прошептала Катя, роняя сигарету, так и не успев её прикурить. Она смотрела на Макса с мольбой, ужасом, любовью, сожалением. – Но ты не должен идти. Потому что это уже не она. Она использует её лицо, её воспоминания, её голос… но это не она. Это голодное, злобное существо, и она хочет только одного… тебя. Не ходи туда, Макс. Пожалуйста, не ходи. Останься здесь, где, возможно, у нас есть шанс.
