Но такое смеют утверждать только большие завистники к людям неординарного ума и образа жизни, кто погряз в своей ординарности и обычности, и как тут не обойтись без своих конъюнктурных соображений, которые движут всеми этими карьеристами, автократами и деспотами в душе по самому малому поводу, для кого чужая тирания как бальзам на душу, чтобы оправдать свой инфантилизм и связанную с ним жестокость. Вот не могут они до сих пор простить тому же Гаю Юлию Цезарю, что на его месте оказался он, а не они, и оттого они и начинают передёргивать факты из его исторического времени.
Тогда как в противовес им есть и такие благородные мужи, и не только из плебейского сословия, а среди них встречаются и сенаторы, кто всё это видел под другим историческим углом и соображением, и у них есть со своей стороны аргументы и факты, указывающие на то, как Юлий Цезарь без всякого стеснения со своей стороны не гнушался близости с самым рядовым римским гражданином и сидел с ним на равных в общественном месте, латрине, не воротя свой орлиный нос даже в случае того, если этот гражданин позволял себе лишнего и в некотором роде своевольничал.
– Вот здесь, как сейчас помню, прохаживался в своё время сам Юлий Цезарь, – с очень самоуверенным выражением лица и его видно ни в чём не переубедить, начнёт вести рассказ один из таких всё знающих из первых источников людей, – вот те пыточный крест, сам всё видел, – о делах так давно минувших дней, что их в пору записывать в анналы истории в самом лучшем случае, а так-то всё это подходит под те легенды и мифы, на которых строилось это здание современной государственности Рима, – а сюда он заходил когда его застанет неожиданно нужда. Чему я первый свидетель. Сам знаешь какие у меня сложности с пищеварением, и я не раз посиживал в общественной латрине, куда как-то раз заглянул сам Юлий Цезарь. И знаешь, он проявил демократичность, и не стал от нас требовать приветственного уважения: «Аве, Цезарь!», с вставанием на ноги своим нетерпеливым взглядом, с каким он, как и все здесь находящиеся сограждане сюда спешно вошёл.
– И знаешь, что дальше случилось? – с загадочным лицом и с интригой во взгляде и голосе переведёт в плоскость загадки свой рассказ этот столь информированный рассказчик, не сводя со своего слушателя пристального взгляда. Отчего его невольный слушатель, сразу заволнуется сверх меры и начнёт в своём животе чувствовать не прежнее благоустройство, а прямо какой-то непорядок, с позывами поскорее узнать, что там случилось такого, что этот рассказчик так акцентировал твоё внимание на этом, как ему ещё недавно думалось, сугубо личном моменте.
– И что? – сглотнув набежавшую слюну, задастся с придыханием вопросом его слушатель.
– Юлий проявил деликатность своего там присутствия и не стал выставлять там себя за самого авторитетного и могущественного гражданина. – Полушепотом сообщил эту новость этот даже не рассказчик, а распространитель исторических фактов, чему он по его же словам был свидетель.
– Понимаю. – Кивая, даст свой ответ его невольный слушатель.
Но видно по этому всё знающему свидетелю столь важных исторических фактов, раскрывающих подноготную природу исторических личностей, о которых тебе никто кроме них не расскажет и как результат, ты в полной мере не сможешь понять, что всё-таки двигало историческими личностями и посредством их мировыми событиями, что его не устроил такой ответ своего слушателя, и он решил усилить тот момент действительности, свидетелем которого он по его словам стал. А вот здесь уже и начинается художественная мифология и мифотворчество, к которым прибегают быть может и на самом деле свидетели тех давно забытых для всех, но только не для них событий. Где эти рассказчики, неудовлетворённые вялой заинтересованностью слушателей в своём историческом рассказе, начинают его разбавлять различной отсебятиной, которая должна повысить интерес к их рассказу.
