– Да не может такого быть?! – вот такого ответа ожидают от своего слушателя эти интриганы от исторических подробностей чужого прошлого, свидетелями которого они как бы были.
– Как на духу говорю. – Крепко так заверяет рассказчик своих слушателей, ополоумевших от таких приведённых им подробностей и фактов. А сам рассказчик при этом отводит свой нос и дыхание в сторону, чтобы не быть заподозренным в буквальности этого своего изречения. Но при этом он держит нос по ветру и закрепляет свой успех тем, что ещё раз повторяет то, чем он ввёл в такое несознательное расположение духа своего слушателя.
– Как сейчас помню, так и сказал Юлий: «Доколе!» (это злоупотребление рассказчиком в сторону панибратского отношения к Юлию Цезарю, уже никем не замечается и принимается за должное; всё-таки не ему, слушателю, выпало такое счастье сидеть чуть ли не плечом к плечу рядом с Юлием в общественной латрине или как он (Юлий) любил по словам того же рассказчика, выражаться, клоаке: всех вас подлецов, общественных деятелей из сената, там вижу). – А вот на этом месте в голове слушателя что-то щёлкнуло, – стремление к справедливости в деле изложения исторических фактов что ли, – и он перекосил лицо рассказчика тем, что перебил его.
– Как мне помнится, – с не менее непререкаемым авторитетом в своём лице вот так заявил слушатель, – то автором этого крылатого вступления был Цицерон. – А рассказчик, этот проводник в туманное историческое прошлое, какой-нибудь обязательно Тиберий, чьё имя указывает на его буквальную близость к местам всех этих исторических событий (я если что, из местных), нисколько не смущён такой принципиальностью своего визави на наличие своей точки зрения на уже свершившиеся исторические факты, и Тиберий знает как и что ему на это ответить.
– Как вас зовут, гражданин, как я вижу? – поинтересуется для начала Тиберий у своего слушателя о его именной идентификации.
– Гай Аврелий, трибун. – Готов и представится, как и должно слушатель.
– А не хотите ли сказать, Гай Аврелий, народный трибун, что раз сказанное слово, никем больше не может повторно сказаться? – вот с какой ловкостью подходит Тиберий к этому вопросу.
Но его оппонент с некоторого времени, Гай Аврелий, народный трибун к тому же, и сам из не простых граждан, и он не стал бы никогда народным трибуном, если бы не поднаторел в словесной казуистике, риторике, и знаний у него тоже в голове достаточно. – Но только не в устах Юлия Цезаря, как нам, всеми его продолжателями дел и просто наследниками известно, имевшего очень и очень непростые отношения с Цицероном. – Делает заявление Гай Аврелий.
– Но они, во-первых, в итоге замирились, – в свою очередь выказывает немалые знания и сам Тиберий, не просто болтун на вашем доверии и невежестве, а как видно, и понаслышке имеющий знания исторических фактов, – а во-вторых, чего только не сболтнёшь, когда тебя приспичит.
– И то верно. – Вынужден согласиться с этим заявлением Тиберия Гай Аврелий, по себе зная, на что он способен в такие дикие моменты, когда естество берёт вверх над его разумом, который в этот момент отступает по всем позициям и с ним всё в нём перестаёт считаться. При этом Гай Аврелий с большей чем раньше заинтересованностью во взгляде смотрит на Тиберия, явно ожидая от него пояснения тому, к чему всё это было Юлием Цезарем сказано.
А Тиберий всё понял по этому внушающему уважение взгляду Гая Аврелия и детализировал свой чуть ранее прерванный самим же Гаем Аврелием рассказ. – Доколе! – Как и должно всякому рассказчику, кто подвизается на этот роде искусства и он для него есть основной источник дохода, Тиберий сделал выразительную и красноречивую паузу в устах Юлия Цезаря, кто, усевшись на одно из свободных мест в этом общественном заведении, выдержал некоторую паузу (Юлий тот ещё мастер интриги), а когда установившаяся тишина в латрине начала давить на мозг и желудки здесь так не по своей воле, а по воле своего естества собравшихся сограждан, то тут-то Юлий и оглушает всех тут этой своей многоходовой недосказанностью, которая всё что угодно может значить.
