– Продолжай вахту.
Со всей этой суетой вокруг Чести Нона совсем забыла, что кто-то за ними следит и что Табаско занимается расследованием. Но это же была Табаско, она никогда ничего не забывала.
Нона заметила, настороженно глядя на Ангела, которая болтала с малышами, доставая ведро с кубиками льда (они как раз изучали температуру):
– Она выглядит усталой.
– Да.
– Мне надо сварить ей кофе, – решительно сказала Нона, – я же помощница учителя, мне нужно присматривать за учителями тоже. Ты же знаешь, что она была врачом?
– Да, – ответила Табаско, ничего не объясняя, – когда ты сегодня выйдешь из школы, я хочу, чтобы ты кое-что сделала.
– Хорошо. Что?
– Изобрази, что у тебя есть рация и что ты с кем-то связываешься.
Поскольку Нона никогда в жизни не пользовалась рацией и не звонила по телефону, она засомневалась:
– Вряд ли хорошо получится. У меня нет ничего похожего на рацию, так что мне придется как-то ее изображать, а я же не Чести, я не умею притворяться.
Табаско нетерпеливо топнула ногой, все еще глядя в окно.
– Сделай вид, что она маленькая. С ладонь.
– Что мне сказать?
– Придумай что-нибудь. Только пусть никто не видит твой рот.
Подошла Ангел с поводком Лапши в одной руке и шестью странными маленькими колпачками в другой.
– Не стойте на солнце больше, чем нужно. Она хочет гулять, так что наденешь ей ботиночки? Старушке не нужны ожоги на лапках. Она привыкла к ботинкам, а если начнет грызть себе ногу, скажи ей, и она перестанет. Я бы оставила ее в классе, но сегодня мы будем использовать фен, а ее бесит этот звук. Спасибо, Нона, ты мой герой. Табаско, поможешь сделать станции?
Нона ушла из класса и спустилась по лестнице. Проверила, горит ли красная лампочка над дверью, потому что это тоже была ее работа. Милая учительница всегда предупреждала ее, что, если не запирать дверь, кто-нибудь попытается вломиться, и это, в общем-то, и не опасно, но если еще один учебный корпус захватят сквоттеры, она понятия не имеет, куда идти после этого. Потом Нона попыталась надеть ботинки на Лапшу. Ничего сложнее в ее жизни еще не случалось. Гораздо проще было делать странные штуки с костями, которых от нее хотели Камилла и Паламед. Лапша не хотела надевать ботинки. Она оглядывалась на Нону через плечо каждый раз, когда та пыталась сунуть крошечную грязно-белую лапу в маленький носочек на пластиковой подошве. А лап у нее было шесть, и обуть надо было даже средние, которые она часто поджимала. В какой-то момент она ловко стянула один ботинок другой лапкой, и Нона вскрикнула:
– Лапша, ну сколько можно!
Но Лапша совершенно не выглядела виноватой. Оказавшись в ботинках, она с грохотом вылетела во двор, цокая, как полторы лошади. Она бродила по двору, нюхала что попало, занималась своими делами, потом попила из миски с холодной водой, которую налила Нона. Вежливо откатилась и легла в тень каменной скамейки, тяжело дыша. Нона немного погуляла по пыльному двору, пока не почувствовала, что слишком жарко, чтобы жить. От жары и пота она чувствовала себя очень слабой. Она присела на корточки в тени рядом с Лапшой, послушала, как та дышит, а потом попыталась сделать вид, что достала из кармана маленькую рацию. Прижала руку к уху и вышла на солнце, потому что любила Табаско и хотела сделать все правильно. От жары у нее подкашивались ноги.
– Прием, прием, – сказала она себе в руку, – говорю с Короной.
