– Пока не могу, – я обратно лёг.
– Значит, надо отлежаться, ты, наверное, много крови потерял, – она заботливо коснулась моего лица тонкими пальчиками, и по телу пробежала горячая волна. Я никак не мог насытиться нашей любовью, вспыхивал словно спичка от малейшего её прикосновения. Даже в теперешнем состоянии желание взыграло в крови.
– Где твоё пальто? Где одежда?
– Не знаю, я был без сознания, когда меня раздевали.
– Хорошо, хоть Виктору позвонить успел! – Наташа горько вздохнула и вышла из комнаты.
Было слышно, как она спросила Виктора про вещи, потом послышались всхлипы, опять слёзы. Я представил, как выглядит моя окровавленная, продырявленная пулей одежда. Бедная моя девочка, сколько тебе ещё предстоит вынести со мной!
Ближе к ночи мы всё-таки добрались до дома с помощью Виктора. Меня всё время тянуло в горизонтальное положение, только лёжа находил покой. Усилилась боль от раны. Рукой пошевелить я больше уже не мог, плечо распухло. Понимая, что это – минимальная плата за чью-то жизнь, я принимал всё с благодарностью и терпением.
Что может быть лучше, чем вернуться домой, лечь в родную постель рядом с любимой женщиной?! Теперь у нас было большое двуспальное ложе; старую кровать, на которой мы так долго ютились, поставили в комнату Эрики, Миша частенько оставался у нас ночевать, когда Таня работала в ночную смену.
Меня не покидала мысль, что если Мишеньку не позволят усыновить Татьяне, если с Виктором у них вдруг ничего не получится, мы не оставим мальчика одного, и он всё равно будет с тётей рядом. «Ради этого можно даже забыть про Францию. Устроюсь на работу, буду дальше помогать отцу Филиппу. Главное – быть при Церкви, пусть и не как священник, простым помощником, важно что с Богом, по-другому я жить не могу. Карьерный рост для меня никогда не имел большого значения. Быть в меру сил и возможностей полезным Господу и людям – вот моё единственное желание. Даже если не позволят больше служить, я всё равно продолжу участвовать в церковной жизни.»
Итак, мы приняли в свою семью мальчика и его тётю. Приросли к ним всей душой. Татьяна всегда казалась очень замкнутой и мало проявляющей свои эмоции женщиной. За годы одиночества, посвящённые оплакиванию погибшего на войне жениха, она научилась справляться со всем одна. Смерть единственной сестры переживалась ею тоже очень глубоко. Внешняя сухость не являлась внутренней пустотой, она скрывала бездну неизжитой боли в душе, как защитный панцирь у черепахи скрывает её уязвимую нежную плоть. Их сложные отношения с Виктором объяснялись именно этим. Виктор никак не может понять, что Татьяна такая, какая есть, потому как он сам открыт и импульсивен, а ещё привык получать от жизни всё и брать крепости с ходу. Тут же требуется, прежде всего, терпение, что я пытался ему много раз втолковать.
На их примере были хорошо видны причины и следствия. Каждому не хватало целительной силы благодати, так обильно и щедро даруемой Богом через Церковь. Но я не мог навязывать им свои лекарства. Мог только молиться за них, за то, чтобы Господь обратил их души, наполнил верой и упованием, подарил терпение и любовь, мудрость и смирение.
Если бы все знали или, хотя бы краешком глаза видели, что даёт нам Бог через таинства – то церкви были бы переполнены! Но большинство людей привыкло жить своим умом, избегая истинной любви и света – источника всего доброго, забыв, что отвергая Всевышнего, мы сами себя обрекаем на погибель и страдания, лишаемся благословения.
