Жена Гладкова не произносит ни слова. Вторые сутки она не умывалась. В уборных спят и едят. Сейчас она совсем не похожа на свои портреты. Там высокая дама с пышной грудью в кружевах, с китайским веером и белым зонтиком в руке. Здесь грязная женщина, подернутые просинью губы, посеревшее злое лицо.
– Валя, – еще раз ласково и робко повторяет Гладков.
Ответа нет.
– Осип Петрович, как вы думаете? Ведь не расстреляют же нас, а?
Кратов молчит. Он уткнулся в окно и не поворачивается к Гладкову.
Гладков смотрит поочередно на жену и на Кратова. Это два человека, которые семь лет вели его жизнь. Почему они молчат сейчас?
Они сделали его министром Сибирского правительства.
– Осип Петрович, почему вы сами не пошли в правительство? Ведь вам же предлагали.
Кратов молчит. Да, ему предлагали, он отказался. Он порекомендовал Гладкова, руководителя разведок Копикуза, открывателя новых богатств Сибири, искателя сибирского железа. Валентина Петровна настояла, чтобы Павел Павлович согласился. Он упирался, но уступил. Она стала женой министра торговли и промышленности временного Сибирского правительства. И вот… Поезд, мешки, посеревшие лица, впереди неизвестность. Почему они молчат?
II
Фигура Гладкова была подходяща для министерского поста. Коренной сибиряк, геолог, путешественник, открывший в Сибири железо, связанный с Копикузом, друг Кратова.
Первое сибирское контрреволюционное правительство, подготовившее диктатуру Колчака и разогнанное им, называло себя демократическим и выступало под флагом сибирского областничества, под знаком потанинства. Потанинцем считал себя и Гладков.
Во время Февральского переворота Потанин встречал демонстрацию, сидя в кресле на крыльце Томской городской управы. Ему трудно стоять. Старику шел девятый десяток. Толпе не видно Потанина. Студенты бросились к креслу и подняли его на руках. Его длинная в серебре борода развевалась по ветру, как знамя.
Потанин любил Сибирь, любил свою родину. В этом его программа, его мировоззрение, его жизнь. Он получил за это девять лет каторжных работ, не будучи ни социалистом, ни революционером. О себе и о своем друге Ядринцеве Потанин писал:
«Мы видели перед собой свою родину, лишенную культурных благ, мы видели ее отсталость и хотели уравнять ее в культурном отношении с остальными областями России. Нам хотелось, чтоб на нашей родине было равное количество школ, чтоб безопасность и удобства жизни были такие же, как и к западу от Урала, чтобы и здесь процветали и богатели города, чтобы росла сибирская интеллигенция».
Три кита составляли основу программы Ядринцева и Потанина – отмена уголовной ссылки, создание сибирской интеллигенции путем учреждения университета и свержение московского мануфактурного ига, то есть создание местной промышленности.
«Что бы вы, москвичи, сказали, если бы мы собрали в Сибири весь наш таежный гнус, всех наших ядовитых змей, перевезли через Урал и выпустили на ваши поля? Зачем же вы посылаете в Сибирь убийц, воров, растлителей, всю гнусь вашего общества?»
Их усилия не были бесплодны. Ссылка уголовных преступников в Сибирь была отменена. В Томске открылся первый сибирский университет. Но промышленное иго по-прежнему тяготело над Сибирью.
Перед смертью Ядринцев писал своему другу из Чикаго:
«Америка меня поразила. Это Сибирь через тысячу лет. Я вижу будущее родины. Сердце замирает, и боль, и тоска за нашу родину. Боже мой! Будет ли она такой цветущей?»
