– А что в России уже стало, как в Пруссии? – спросил Павел Петрович.
– Справедливости ради будет сказано, в России никогда не станет, как в Пруссии, так что давайте в альбом. И потом я вам не Теплов, и тем более, не Панин, чтобы с вами нянчиться. Поздно уже, большой! – ответил Дмитрий Сергеевич и, заполучив из рук Ивана Ивановича рубль 1796 года, спрятал монету в альбом. Павел Петрович громко захрипел и растворился в воздухе.
– Что вы сделали с Лёней? – прорезался голос у Рублева.
Егор Игоревич самолично монету отдавал, – шепнул Иван Иванович своему близнецу. Вот что значит порядочный человек.
– Не может быть! – не поверил тот.
– Как так не может, если я свидетель! – возмущался Иван Иванович.
– Но это же невероятно! – продолжал гнуть свое близнец Ивана Ивановича.
– И я про то.
– Все равно не верю!
– Я же сказал, что я тому свидетель!
– Иван Иванович, что за дебаты вы устроили, разводите костер! – попросил Дмитрий Сергеевич, приструнив обоих слуг.
– Как костер? Какой костер? – воскликнул Рублев.
– Не надо, я больше не буду! – жалобно сказал Лёня. Надо знать, что у него были довольно приятные и очень любопытные черты лица. Не надо думать, что он был чертовски очарователен и необыкновенен как, например, Иван Иванович. Дело в другом. Такие люди как Лёня без особого труда добиваются всего, чего только желают, и все оттого, что у них как будто на лице написано, что им можно верить. Да, именно так. Откуда берутся такие лица, неизвестно. Но они визитная карточка, к сожалению самых настоящих жуликов и аферистов.
– На это мы и рассчитываем, – говорил Дмитрий Сергеевич, – что, превратившись в обугленную головешку, вы больше не сможете совершать противозаконные действия.
– Я больше не буду, – снова и снова трясущимся губами повторял Лёня и в завершении всего расплакался.
– Он и вправду больше не будет! – воскликнул Рублев. – Он раскаивается, опустите его.
– Куда, в Лондон? – саркастично уточнил Иван Иванович.
– Уважаемый Егор Игоревич, одумайтесь, если вы и дальше станете прощать отпетых воров, в России ничего не останется!
Мебель, сваленная в кучу, вдруг вспыхнула ярче бензина. Языки пламени стали облизывать потолок, ясно и понятно показывая, что они проголодались и не прочь перекусить.
– Так нельзя! – говорил Рублев и по его взъерошенным волосам на голове, и отчаянью в глазах можно было сделать вывод, что его самого, а не Лёню, собираются
сжечь на костре.
– Фашисты! – закричал Лёня и стал биться об пол как рыба об лед.
– Напрасно вы усугубляете свое и без того незавидное положение. Иван Иванович страсть как не любит фашистов, по причине чего кое-кого по сей день изводит газом, – сказал Дмитрий Сергеевич.
– Пускай гордится, что его, как Орлеанскую деву, – сказал Иван Иванович.
– Что я вам сделал? – закричал Лёня.
– Ты еще спрашиваешь?! Ну, паразит! – возмутился Иван Иванович.– Мой господин, можно я этому ворюге в здоровый глаз дам?
– Не надо, Иван Иванович, воровство насилием не искоренить, а вот огнем извести возможно.
– Я больше не буду! – снова стал жалобно просить Лёня.
– В этом мы не сомневаемся! Иван Иванович, приступайте.
Лёня позеленел от страха, и до конца осознав, что с ним не шутят, а на самом деле подвергнут страшной казни, лишился чувств.
– Так даже лучше, – сказал Дмитрий Сергеевич, – меньше беспокойства соседям!
– Это самосуд! – воскликнул Рублев и хотел справиться о самочувствии Лёни, но ему преградили дорогу близнецы Ивана Ивановича.
