Нумизмат. Роман - страница 19
С гусарской бравадой в голосе Лёня ясно дал понять, что он готов встретить «любимую» во всеоружии, и чтобы она как можно скорей была у него, а иначе он все съест сам, или хуже для нее – позвонит их общей знакомой Гале!
Ох, если бы Лёня только знал, что будет с ним происходить в ближайшее время, он повел бы себя совсем иначе. Гусарская бравада испарилась бы бесследно, улыбка спала бы с довольного лица, и метался бы Лёня в мыле, и, пытаясь исправить непоправимые вещи, натыкался бы на непреодолимые преграды, отчего бился бы в истерике, одолеваемый животным страхом и черным отчаяньем, истязающими сердце.
Лёня открыл глаза и, облокотившись о стену, достал из кармана рубль Павла I 1796 года и, покручивая в руке серебряную монету, улыбаясь, сказал:
– Ну, как я их всех!
– Не знаю, не знаю, – заговорил портрет Павла I на монете, и Лёня остолбенел. – Я тоже так думал, – продолжал говорить портрет Павла I с монеты, – а мне взяли и кислород перекрыли!
– Черт возьми! – выкрикнул Лёня и выронил из рук рубль, словно горящую головешку.
– Э нет, Леонид Олегович, это они вас с собой захватят, а меня в альбомчик вернут, – раздался голос за спиной насмерть перепуганного Лёни. Он обернулся, и, от неожиданности вскрикнув что-то невразумительное, сел на пол.
В шаге от Лёни, который был бледен, как мертвец, стоял мужчина ниже среднего роста с детским личиком и русыми волосами, собранными на затылке в длинную тонкую круглую косичку, отдаленно напоминающую короткую указку (как у нервных злых учителей).
На мужчине как литой сидел узкий черный камзол, через плечо была одета широкая красная лента, шею обвивал бант, на котором висел мальтийский крест. Был мужчина какой-то весь дерганый, словно был на иголках и, простояв по стойке смирно с полминуты, нервно забегал по квартире, словно опасался за свою жизнь или что-то вроде этого.
– Я помазанник божий! Мои слова – слова Бога! Пока я жив, жива Россия! Где Александр, где этот христопродавец? – еле слышно говорил мужчина, напрягая все свое естество, так что у него выпирали вены на висках. Он говорил это хрипя, каким-то сдавленным голосом, словно ему кто-то закрыл рот рукой и не давал говорить громко, хотя было видно и совершенно понятно, что мужчина хочет кричать, вопить, чтобы его услышали и спасли.
– Что расселся, а ну вставай! – прохрипел мужчина. – Надо готовиться, дорогих гостей встречать.
– Это кого, Лену что ли? – заикаясь, спросил Лёня, покрываясь холодным потом и послушно вставая на ноги
– Нет, гвардеец, не Лену! – сказал мужчина и, подойдя вплотную к Лёне, трясущемуся от страха, шепнул, хрипя изо всех сил и напрягая голосовые связки:
– Чернова Ивана Ивановича.
Лёня подумал о том, что он где-то это имя уже слышал, но вот где именно и при каких обстоятельствах, хоть убей, забыл.
– Они тебе напомнят, не переживай! И про чужие рублики, что себе присвоил, и про крест золотой матери покойницы, который ты продал, а деньги просадил с Галей!
Лёня еще больше побледнел и жалобно через высохшие и полопавшиеся от перенапряжения губы выдавил:
– А вы кто?
Как только он это сказал, перед его глазами невидимый художник за считанные секунды изобразил картину, на которой стройный молодой парень в окружении черт знает кого говорит:
– Отречение и только?
– Да, только отречение! – отвечали черт знает кто с ухмылкой на губах.
– Он там, пойдемте, я покажу! – говорил парень и показывал черт знает кому куда-то рукой. Черт знает кто вбегали черт знает куда и в лунном свете кого-то били табакеркой по голове, валили на пол и душили.