– Добрый вечер, – приветствую их обеих.
– Папочка! – кричит дочка и машет мне рукой.
– Как дела? – спрашиваю, задерживая дыхание. Не представляю, что здесь происходит, но смущённый румянец на лице няни и счастливая улыбка малышки будоражат сознание.
– Папочка! Представляешь, у меня в голове тараканы завелись! – хохочет Ксюша.
– И что же они там делают? – вежливо спрашиваю дочь. – Танцуют и поют?
– Нет, они уже всё, да, нянь Аня?
– Да, Ксюш, точно всё, – отвечает та тихо. – Ты большая умница, Ксенька, совсем не испугалась.
– Ну ты же сказала, что они во-о-о-от такусенькие, – дочка показывает крохотное расстояние между пальчиками. – Если бы это были о-о-о-огромные тараканища, то я бы испугалась, а таких малипусек я не боюсь.
– Вот и молодец, – хвалит Аня, становясь пунцовой. – Сейчас мы вычешем их…
– Турпики? – радостно хлопает в ладоши дочка, и я машинально поправляю:
– Трупики? Погодите-ка! Какие ещё трупики?!
Решительно подхожу к этим двум красавицам и внимательно изучаю небольшой металлический гребешок в руках няни.
– Что тут происходит?! – требовательно спрашиваю у неё. – Как я понимаю, тараканы в голове – это вовсе не аллегория?
– Вы только не волнуйтесь, Олег Фёдорович. В детском коллективе педикулез периодически вспыхивает, это вовсе не связано ни с престижностью учебного заведения, ни с социальным статусом пациента.
Я открываю рот, да так и замираю. Меня осеняет одна мысль: что, если…
– Сейчас я закончу обрабатывать Ксюшу, потом займусь вами, – врывается в мой план нянин голосок. – Не переживайте, главное, ладно? Тут надо-то обработать специальным средством и прочесать гребнем. Постели уже поменяли, всё пропылесосили, промыли поверхности, ну недельку-другую понаблюдаем за обитателями дома. Возможно, что мы не успели заразиться. У Ксюши всего-ничего поражение.
Но её торопливый голосок звучит лишь фоном для моего коварного плана по отваживанию Анжелы. Уверен, вши слишком железный аргумент в пользу отсрочки нашего общения!
– Вы в порядке? – обеспокоенно спрашивает Анна Евгеньевна.
– А? – я перевожу взгляд на неё, и женщина хмурится.
– У вас такая странная улыбка, словно вы задумали пакость, – она вопросительно смотрит на меня.
– Папочка, – зовёт меня Ксюша. – Ты, что, задумал капость?
– Пакость, Ксюша. И нет, ничего такого я не задумал.
– Олег Фёдорович, – начинает вдруг волноваться Аня. – Вы же не собираетесь натравить санэпидемстанцию на детский центр?
– Что? Аня Евгеньевна, вечно вы выдумываете небылицы, – ахаю я, раскачиваясь на пятках. – Ничего такого и в мыслях не было!
– Ничего такого? – строго спрашивает она. – Точно?
– Честное пионерское! – не моргнув и глазом, обещаю ей.
Анна суживает глаза:
– Вы пионером-то были?
– Октябрёнком был, – подмигиваю ей.
Она поджимает губы, сдерживая улыбку, и сосредотачивает внимание на головке моей девочки. Делает ещё с десяток плавных движений и заключает:
– Всё. Несите её в мою постель. – командует мне, и я отрываю дочь от табуретки. Сажаю на расправленную постель, хрустящую, с едва уловимым запахом стирального порошка.
Помимо воли взгляд скользит по комнате, выуживая детали частной жизни моей няни.
Аккуратная стопочка одежды, которую, впрочем, она не носит. Она вообще не носит ничего, кроме одного и того же комплекта одежды. И только ночи она проводит в глухой пижамке, которая заводит меня почище откровенных кружев. Няня Аня в своей пижаме – моё любимое ночное приключение. Особенно, когда является ко мне во снах.
