– Мадам, а где же Сеньора?!
Я хорошо запомнила имя большой каурой лошадки, которая сопровождала Лулу на сегодняшнем представлении, – его поведал зрителям пожилой шталмейстер, объявляющий номера программы.
– Мадам! – ехидно фыркнув, передразнила меня Лулу. Однако взгляд её сделался мягче – наезднице явно польстил интерес к одной из её лошадок. – Она отдыхает в стойле, можешь пойти познакомиться… Сеньора любит детей… в отличии от меня, – Лулу с наигранным огорчением поджала губы и вновь помчалась по загону лихим галопом.
Ветеринар с укором взглянул ей вслед.
– Смотри не расшибись в такой темноте! – прикрикнул он. – Я тебя латать не стану, у меня тут забот хватает!.. – И добавил, очевидно не вполне довольный ответным молчанием: – И между прочим, всем лошадям давно пора по конюшням!
Но наездница, летящая по воздуху белой птицей, только весело рассмеялась:
– Иди ты к чëрту, Апсэль!..
Сеньора и правда очень любила детей. Утомлëнная выступлением, она тихонько дремала в стойле, однако, стоило нам со стариком подойти поближе, вдруг оживилась и, наклонившись над дверцей, приветливо обнюхала мою макушку. Это была крепкая породистая лошадка, с рыжеватой шерстью и светлой лохматой гривой, чем-то похожая на сноуденских тяжеловозов, так любимых жителями горных деревень.
Апсэль запустил пятерню в глубокий карман своего пиджака и, как следует покопавшись в нëм, протянул мне припрятанный на дне кусочек сахара.
– Не пускайся в плаванье без сухаря! – озорно улыбнулся он. – Так моряки говорят!
Лакомство в две секунды исчезло с моей ладони, сметëнное мягкими лошадиными губами, и Сеньора счастливо зафыркала, очевидно прося Апсэля продолжить свои раскопки.
– А лучше – без нескольких сухарей… – старик похлопал себя по карманам, демонстрируя, что никаких других запасов у него в пиджаке не осталось, и, бросив: «Подожди здесь, я схожу за морковкой!» – воодушевлëнно засеменил к воротам конюшни.
Я гладила Сеньору по носу и по щекам – большим и горячим, как две буханки свежевыпеченного хлеба, – и эти ласки явно доставляли ей не меньшее удовольствие, чем съеденный недавно кусочек сахара. Запахи дерева, сена и лошадиной шерсти напоминали мне папин сарай для коз… и на меня вдруг навалилось немыслимое спокойствие. А вместе с ним и уверенность – что всë будет хорошо.
С головой погружëнная в эти чувства, я не сразу заметила человеческую фигуру, что показалась из-за соседней двери. И лишь когда Сеньора уткнулась носом в чужую ладонь с закатанным над ней рукавом сорочки, я поняла, что нахожусь в конюшне не одна.
По левую руку от меня, небрежно опираясь на столб, разделяющий стойла, стоял человек, совсем не похожий на конюха или циркача. Казалось, сладкий аромат появился вперëд него, перебив собой даже устойчивый дух навоза, – то были изысканные духи или смесь нежнейших восточных масел, но мне на миг померещилось, что этот запах исходит вовсе не от мужчины, а от цветов, обильно вышитых на полочках его жилета.
На лице у незнакомца не было грима, а одежда, хоть и была местами покрыта соломой, выглядела вполне обычно для средней нарядности толстосума… Но я узнала его! По усам, волосам и той самой цыганской крепости и поджарости… Это был Эрпине – укротитель тигров! И, судя по внешнему виду, ещё несколько минут назад он сладко дремал на сене где-то неподалëку.
Не успела я промолвить и слова, как к нам подоспел довольный Апсэль, держащий в руках парочку крупных морковок.
