Читать онлайн Ная Йежек - О тиграх

Ночною тьмой хранима,

Я шла. И путь мне освещала

Любовь, что в сердце у меня пылала…

Сан Хуан де ла Крус, отрывок из поэмы «Тëмная ночь души» в до безобразия вольном пересказе автора этой книги

Однажды это должно было случиться. Тигриные когти на то и когти, чтобы резать острей ножа, – тигриные зубы на то и зубы, чтобы вгрызаться в чужую плоть…

Повязка на груди Эрпине́ вся пропиталась кровью. Еë наложили ещë там, в гримёрной балагана – в огромной спешке, – но глубокие раны, оставленные на теле укротителя одним из его подопечных, конечно, нуждались в куда более тщательной обработке и тампонировании. Апсэ́ль, наш цирковой ветеринар, а по совместительству и доктор для всех артистов, успел лишь плотно перетянуть грудь Эрпине бинтами, а на прощание сунул мне в руку свой видавший виды саквояж.

– Справишься, – сказал он. И печально улыбнулся своей дырявой улыбкой. – Не зря же ты столько лет ходила за мной хвостом!..

А я и правда вечно за ним ходила… За последние восемь лет, проведённых в цирке, я успела поучаствовать в таком количестве операций и лечебных процедур, какое студент медицинского факультета, дай бог, увидит лишь к концу своего многолетнего обучения. Считайте сами: вывих плечевого сустава у акробата Бруно, перелом лучевой кости у наездницы Лулу́; ожог ягодицы у кентавра Вальдемара; ларингит у Коломбины, чирий у Арлекина и даже разрыв вагины у Нани́, единственной во всей Анже́ре русалки-тритониады, – и всё это только за первый год!

Я уже молчу про недомогания самых разных зверей, от попугаев и до слонов!

Столько лет я без дрожи и отвращения изучала чужие раны… Но только сейчас, впервые, мне по-настоящему было страшно.

Отчасти из-за того, что я осталась с раненым человеком совсем одна. Отчасти из-за того, что этим раненым человеком был никто иной, как Эрпине – бесстрашный укротитель тигров, в котором я привыкла видеть защитника и наставника, и к которому питала самые нежные чувства, какие только могли родиться в моей душе за долгие годы сиротской жизни.

А ещë… стук колëс – ритмичный, назойливый, – как неумолимо надвигающаяся беда. Людей, привычных к путешествиям на поездах, обыкновенно успокаивал этот ритм. Но на меня в этот миг он навевал одну лишь мучительную тревожность… Я слышала его впервые с тех самых пор, как потеряла своих родителей. И мне казалось – это было явным признаком того, что Эрпине тоже покинет меня под этот нескончаемый мерный грохот.

Однако тянуть и дальше было нельзя. Я придвинулась ближе и взялась снимать с укротителя заблаговременно расстëгнутую сорочку.

Эрпине был стройным мужчиной, но приподнять его оказалось не так-то просто: в бесчувственном виде он чудился мне едва ли не каменным истуканом… Когда-то крахмальная ткань сорочки теперь стала липкой от крови и никак не желала слезать у него с плеча. Провозившись с ней минуту-другую, я наконец отчаялась и, помогая себе зубами, надорвала упрямый рукав у самой манжеты.

Ткань сердито затрещала и разошлась.

Отбросив в сторону остатки сорочки, я принялась ощупывать раненое плечо. Недалеко от шеи, в том самом месте, где сомкнулись тигриные зубы, торчал неестественный бугорок – ключица, как и предполагал Апсэль, оказалась сломана. И хорошо, если только она одна… Стоило мне коснуться смещëнной кости, как этот крепкий, известный своей бесконечной выдержкой человек неожиданно застонал, и я остановилась, не зная, что делать дальше. Трудно было поверить, что каких-то два дня назад я лежала на этом плече, не боясь причинить укротителю никаких страданий.

Возможно, стоило поискать в саквояже нашатырь и привести Эрпине в сознание, чтобы он смог усесться… но…

Но пока он лежал на двуспальной кровати в салоне первого класса и с беспечностью, свойственной лишь богачам и тяжелораненым укротителям, пачкал кровью шëлковое бельë… Хотелось верить, что за порчу пододеяльника денег с нас не возьмут… А впрочем, после покупки билетов, у меня их и не осталось.

Белоснежная наволочка тоже переживала не лучшие времена. Апсэль, конечно, постарался смыть с укротителя лишний грим, но на веках, подведëнных каялом, ещë оставалась краска – она осыпалась на шëлк мелкими хлопьями и тут же размазывалась в тоненькие полоски… То же касалось и остатков румян: едва заметные на щеках, они успели отпечататься на ткани бледными пятнами.

Эрпине выглядел хуже смерти: лицо его приобрело мëртвенно-серый оттенок – что было заметно даже несмотря на остатки грима. Длинные, по-цыгански чëрные волосы, собранные в хвост незадолго до выступления, давно растрепались; несколько прядей прилипло к намокшим от боли вискам. Губы посинели. Между бровями проступили две отчëтливые морщинки… И только усам всë было нипочëм! Они так и сверкали великолепием на измученном лице своего хозяина и продолжали заигрывать с эфемерным зрителем своими спирально подкрученными концами.

Смещённые кости в плече укротителя могли подождать, чего нельзя сказать о глубоких ранах, оставшихся от клыков… Подобраться к ним теперь мешала окровавленная повязка. Ранение было сложным: не имея возможности наложить жгут, Апсэль туго-натуго перетянул грудь Эрпине бинтами. Снять их с лежащего человека, не имея под рукой самых обыкновенных ножниц – не говоря уже о ножницах Эсмарха, забытых Апсэлем где-то на полу цирковой гримёрной, – оказалось задачкой не из простых.

– Прости, Эрпине, мне придётся тебя ещë немного побеспокоить…

Я с трудом развязала тряпичные узелки и почти собралась с силами, чтобы продолжить вынужденную экзекуцию… как в дверь купе неожиданно постучали.

Вежливый, но настойчивый, этот звук заставил меня содрогнуться… Непростительная беспечность! – глядя на дверь, я не могла припомнить, как запирала её на замок… Впрочем, это было неудивительно: ввалившись в купе с укротителем, едва стоящим на ногах, я могла думать лишь о том, чтобы поскорее уложить его на кровать.

В следующий миг дверная створка приотворилась. Первой мне на глаза показалась позолоченная тележка, а следом за ней в купе шагнул улыбчивый проводник. Его одежды вполне отвечали богатству окружающего пространства: накрахмаленная сорочка стояла колом, пурпурная ткань жилета переливалась благородным матовым блеском, шейный платок – ах каким же он был белоснежным! – был повязан на воротник идеальным в своей симметричности бантом.

Проводник был крупным и белозубым. Вероятно, выходец из африканских колоний – Алжира или Марокко, – а быть может, и коренной бенгалец… Я редко встречала жителей тех краëв, но знала, что они отличаются тёмной кожей и чувственными губами, о каких могла лишь мечтать любая анжерская дама.

– Кофе, чай, пирожные… газета… – проводник осëкся, очевидно заметив у меня под ногами останки окровавленной сорочки. – Другого рода… помощь?..

Сердце моё отчаянно колотилось: я боялась присутствия посторонних глаз. Боялась так сильно, что от испуга едва могла подобрать слова.

Не дождавшись ответа, бенгалец прикрыл за собою дверь и озабоченно добавил:

– Мадемуазель?..

Играть роль госпожи было для меня непривычно, но я всё же забормотала, с огромным трудом преодолев смущение и испуг:

– Если… если можно, месье, принесите мне миску с тёплой водой…

Я могла бы сходить за водой сама – в каждом купе первого класса имелась небольшая ванная комната. Однако поручив это дело проводнику, я воспользовалась шансом накинуть на обеденный столик фрак Эрпине… Оставалось надеяться, что бенгалец, перепуганный видом крови, не успел обратить внимания на столешницу: стараниями укротителя, вся её поверхность, точно клумба, была покрыта розетками багровых цветов.

«Каменные розы» – так назывались эти цветы за свою отдалëнную схожесть с обычной садовой розой. Вот только у них не водилось стебля, а лепестки казались плотными и острыми, словно какой-нибудь непутёвый скульптор и правда пытался выточить в камне раскрытый розовый бутон. В них не было ничего пугающего или зловещего – за исключением того, что каменные розы обыкновенно росли на кладбищах, – однако в сознании Эрпине образ этих цветов был неразрывно связан с телесной болью… Кто знает, быть может, в далёком детстве укротитель обрезал палец о «каменный» лепесток?..

Хорошо ещë, что Апсэль догадался влить в Эрпине остатки своего драгоценного арманьяка, чтобы хоть немного облегчить его мучения! В противном случае, всë купе давно бы превратилось в могильную клумбу…

Проводник показался из ванной с дымящейся миской в руках. Он поставил её на тумбу, стоящую в изголовье и положил рядом несколько полотенец, а затем подошëл к столу, чтобы взять один из приставленных к нему стульев. Фрак Эрпине плохо скрывал безнадёжно испорченную древесину, однако бенгалец лишь окинул столешницу любопытным взглядом, после чего уселся напротив меня, всë так же растягивая губы в вежливую улыбку:

– Я к вашим услугам, мадемуазель… – Он сделал выразительную паузу, желая узнать моё имя.

– Софи́, – пропищала я.

– …мадемуазель Софи, – улыбка стала ещё приветливее, чем прежде. Казалось, ни грим на моём лице, ни заросли каменных роз ничуть не удивляли его. А быть может, он только старался делать подобный вид. – Меня вы можете звать Барна́ба… Не смущайтесь, скажите, чем я могу быть вам полезен?

Я поглядела на Эрпине, раздумывая, как быть…

Желай проводник доложить о странностях, происходящих в одном из вверенных ему купе, он давно отыскал бы повод выскочить за дверь. Но месье Барнаба продолжал покорно сидеть на месте… по наивности ли, или по доброте душевной?.. Как бы там ни было, бежать с поезда, всё больше набирающего ход по мере приближения к окраинам, нам с укротителем было некуда…

Я осознала, как страшно заламываю пальцы лишь в тот миг, когда месье Барнаба остановил меня. Он взял мои руки жестом мудрого пастыря и попросил:

– Не нужно, не нужно, мадемуазель…

Не знаю, что больше поразило меня: прикосновение незнакомых рук или размер его ладоней… исполинские, тёмные, – по сравнению с ними мои, без того мелкие ладошки казались и вовсе детскими.

– Вы знаете, как помочь своему спутнику, мадемуазель Софи?.. – он постарался разговорить меня. – Вам нужен доктор?

Я замотала головой и всё так же, молча, наклонилась к объёмному саквояжу, стоящему у кровати, чтобы продемонстрировать проводнику его содержимое: мешочки с лекарствами, хирургические инструменты, склянки с антисептическими растворами.

– Что ж, тем лучше… – бенгалец улыбнулся, испытывая явное облегчение. Вероятно, он и сам не знал, как сможет отыскать в вагонах врача, не подняв при этом лишнего шума. – В таком случае, приступайте, мадемуазель… Вам потребуется что-то, кроме воды?

Я поняла, что уже не смогу отделаться от свалившегося мне на голову «помощника»; и это внезапное чувство – чувство какой-то фатальной, успокоительной неизбежности – вдруг заставило меня перестать дрожать.

– У вас не найдëтся ножниц, месье Барнаба?.. – спросила я – тоном собранным и спокойным, каким частенько говорил со мной Апсэль, проделывая сложные операции.

Проводник тотчас потянулся к нагрудному карману своего жилета и достал оттуда ни что иное, как тончайшие хирургические ножницы… Да к тому же с таким невозмутимым видом, словно только и делал на службе, что ассистировал пассажирам в обработке различных ран!

Я с удивлением приняла этот филигранный и, без сомнения, дорогостоящий инструмент. Готова поспорить, такими ч