– Не могу понять, Володя, что с ней. Болезнь, или просто переходный возраст, – сказала мама встревожено.
Речь, конечно, шла обо мне. Я еще крепче зажмурила глаза.
– Да? Я считал, что мы это уже проскочили. А что случилось?
– Она утверждает, что переписывается с неким Алексеем.
– Ну и что? Самое время завести друга по переписке. Когда еще переписываться с мальчиком, как не в шестнадцать лет?
– Но ведь на конвертах нет никаких штампов и адреса. Только имя. Алексею и все тут. Да и писано все одной, нашей же красной шариковой ручкой.
– Ты хочешь сказать, что она ведет переписку сама с собой?
– Вот именно! Я тебе и говорю!!!
– Может, безответная любовь? – предположил папа. – Потому и ипохондрия в последнее время случается?
– Точно. Ведь вчера она в бреду все звала его, Алексея этого. Бедный наш ребенок.
– А мне так не кажется. Смотри, опять друзей полон дом. Не успела познакомиться, а уже проходной двор.
– Да. Неплохо, что она у нас такая общительная.
– Не знаю, я как-то за свою дочь спокоен. Главное, в ней стержень есть.
– Я, в общем-то, тоже. Только не верится, неужели наша маленькая дочечка уже может влюбиться без памяти? Знаешь, вот сейчас заболела, а у меня перед глазами все стоит она, маленькая, слабенькая, в пижамке с котиками, вся зеленкой перемазанная. Помнишь, отец, как тяжело тогда Поля ветрянкой переболела?
– Конечно, помню.
Как же они меня любят! Мои золотые! Мне стало вдруг так уютно. И лихорадка прошла, и захотелось прижаться к маме, и заснуть сладко-сладко, и увидеть сон, радужный и счастливый, какие бывают только в детстве. А еще я думала: «Интересно, как правильно будет: эпохондрия или ипохондрия? И вообще, эта самая «эпохондрия» – это все-таки диагноз или больше состояние души?» – и тут же поймала себя на мысли, что для тяжелобольной рассуждаю вполне здраво.
Кажется, мне полегчало.
Случилось ли чудо? Определенно, что-то случилось… Утром я почувствовала себя, будто только что на свет народилась. Проснулась затемно, все еще спали, и стала прислушиваться к себе. Молоточки в голове не стучат. Сглотнула – вроде не больно… И жажда больше не мучает. А что же тогда мучает? Вдруг воображению предстала плоская тарелка с горячей манной кашей: по краям растеклась радужка из янтарного масла, а по центру тоже кубик того же маслица, только пока еще твердый, чуть подтаявший снизу. А на нем капельки воды. И бутерброд с пластиком ноздреватого сыра замаячил в сознании. С ума сойти, до чего аппетитно! Голод. Вот, оказывается, что меня беспокоит. А больше, пожалуй, ничего. Я здорова?!
Я встала. Накинула халат. Тихонько вышла на улицу, прихватив полотенце. С наслаждением вдохнула, втянув в себя вкусный воздух… Легкие расправились и заполнились натуральным кислородным коктейлем, вытесняя без остатка всякие остаточные бронхиальные явления.
Осмотрелась… За нашим корпусом громоздилось неэстетичное сооружение, крашеное грязно-голубой краской, которое выполняло роль умывальника. К вытянутому рукомойнику, чем-то похожему на кормушку для парнокопытных, территориально была прикреплена наша семья и обитатели ближайших домиков. Вода с привкусом железа оказалась просто ледяной, но зато я получила ни с чем не сравнимое наслаждение. Потом я нещадно растерла полотенцем лицо, шею и уши, и кожа запылала здоровым жаром. Как хорошо! Я больше не болею!
Кое-как дождавшись пробуждения близких, я убедила маму, что чувствую себя просто замечательно. В доказательство было представлено мое животное чувство голода. Пока родные спали, я слопала две подсохшие ватрушки из вчерашней передачи, вытаскала все печенюшки и схрустела оставшиеся леденцы. Мама поверила, и мы с Иринкой отправились за завтраком.
