— У меня… — заикнулась я, подскакивая. — Я вчера… патрулировала. И… у меня доказательства появились. В Шолоховке группировка знахарей тянут эфир у людей. Там еще не толпы, но объявления об исцелении…
— Гданьская, в смысле? — перебил он меня, нехорошо сдвигая брови к переносице. — Видео съемка, что ли?
— Да, — выдохнула я шепотом, кивая.
— Ты полезла к объекту?
— Да.
— И?
— И ее пометил какой-то дикий, у которого она спасалась от преследования…
Я прикрыла глаза, опуская плечи, чтобы не вспылить и не врезать Яворскому. Но тот продолжал напрашиваться:
— Сама-то она вам не сказала бы.
Горький, судя по отсутствию звуков, выжидательно ввинчивался в меня взглядом. Когда я подняла на него глаза, Сергей стоял рядом и вызывал прилив дикого жара к ушам.
— Какое твое собачье дело? — прорычала я, понимая, что никакого контроля в моем распоряжении нет.
Волчара хмуро пялился на меня, играя желваками.
— Прямое, — прорычал он.
— Вон вышел, — вдруг обратился к нему Давид Глебович. — Она не маленькая девочка, а полноценный опер. Сама доложит.
— Какой она опер? — потерял границы субординации Сергей, гневно раздувая ноздри. — Я требую ее отстранения! Она — моя подчиненная.
— Да пошел ты! — взвилась я и бросилась на Яворского.
Только шеф встал между нами и так рявкнул, что даже у меня запал сдулся:
— А ну разошлись! Ваши брачные игры мне тут только не хватало смотреть! Яворский — вон. Ты, — указал он на меня пальцем, — села!
— Зайдешь ко мне, — сурово приказал Сергей и скрылся за дверью, не успев рассмотреть мой ответный жест.
Но под гневным взглядом Горького я скрутила средний палец в кулак и опустилась на стул. Обидно было до чертиков. Вот сволочь! Мало того что на весь приют орал, теперь еще и на весь участок. Лучше бы на луну повыл, ей богу!
— Что у тебя на Шолоховских? — вернулся за стол Горький.
Я выложила из карманов куртки носитель с камерой и съежилась еще больше.
— Теперь про дикого.
— При всем уважении, не ваше дело.
— Я несу за тебя ответственность, — угрожающе надавил он. — Что произошло?
— Главный с шавками за мной погнались. А недалеко знакомый жил. Я попросила — спас, — без энтузиазма докладывала я.
— В обмен на метки? — склонил он пытливо голову на бок. — Так не бывает.
— Думайте, что хотите, — перевела я взгляд в окно. — Хотите — увольняйте.
Только в глазах защипало от обиды, а в горле ком стал.
— Так а Яворский нужен тебе? Любишь? — сурово потребовал он.
— Это мое дело, — встретила я его требовательный взгляд.
— Значит, нет.
— Значит, нет.
— А за нос зачем водишь?
— Я не вожу — он сам.
— Рома, как ты здесь оказалась-то? Как отпустил?
— Кто? — моргнула я.
— Спаситель твой.
— Я пушку ему в голову наставила и машину одолжила.
Давид Глебович уронил голову на руку и прикрыл глаза:
— Ром, у тебя было простое задание для девочки…
— Вы только что сказали, что я — опер.
— Ты опердевочка, — надавил он. — Маленькая, красивая и хрупкая. Ты хотела работать — я позволил и взял ответственность, но если ты не включишь голову, я не смогу помочь!
— Мне не нужна помощь, — выпрямилась я. — Я хотела делать работу…
— Ты хотела компенсировать свою бесполезность, как тебе кажется, — сурово оборвал он. — Но это не та цена, за которую нужно кому-то что-то доказывать. Ты меня поняла? — Я не шелохнулась, обиженно сопя. — И что за дикий знакомый? — откинулся он на спинку кресла. — Как вытаскивать тебя будем?
— Никак. Я сама разберусь.
