— Не все. А поесть у тебя есть что-нибудь?
Визит ведьмы обретал смысл. И как я сразу не услышал, что у нее в животе урчит?
— Ты надеялась, что я уеду, что ли? Чтобы залезть ко мне в холодильник?
— Как можно, — усмехнулась она. — Нет. Я нормально питаюсь. Просто еще не завтракала.
Ее тощий вид говорил об обратном.
— Я думаю, что ты сбежала, — направился я к холодильнику. — Что будешь?
— А что есть? — с интересом прозвучало за спиной.
— Да так… Ничего толком. Сало… яйца…
— Давай я яичницу пожарю?..
Я смотрел тогда, как тряслись ее руки от голода и решимости мне этот голод не показывать. Только ее тощий живот урчал все громче, а когда запахло жаренным салом, ведьма стала захлебываться слюной. И я отчетливо помнил, как атрофированные мышцы моего лица тогда со скрежетом пробовали задействовать забытые механизмы, отвечающие за улыбку. Она беззастенчиво умяла всю яичницу и трогательно вымакала остатки хлебом. Потом поблагодарила, убрала со стола, встряхнула курточку и ушла…
Но перед этим я сделал неожиданное даже для себя — позвал ее на следующий завтрак. А сам съездил в город и впервые забил холодильник…
Сегодня утром вспоминать события пятилетней давности было легко. И больно. Я хотел эту ведьму себе. Даже не помню, когда захотел ее впервые… Наверное, когда украдкой вытирала уголки губ от яичницы. Ее хотелось не только забрать себе, но и никому не показывать.
Правильно говорила мне бабка — ведьма на пути к погибели. Но это не значило, что я не буду пытаться ее спасти.
Я достал из бардачка сигареты и закурил, оперевшись на капот брошенного ей автомобиля. Вот сколько ей дать времени набегаться? Сколько я выдержу, чтобы не сцапать и не запихать обратно в свою постель? А эта ее «недоневинность»… От одной мысли скрежет зубов отдавался неприятно в мозгах. Она пыталась себя обесчестить. Без привязанности, желания, любви… Моя ведьма легла под кого-то, чтобы обезопасить себя! И уже за это я хотел лично ворваться в резиденцию Гданьских и переломать шею ее отцу…
Но нужно было ждать. Потому что прежние ошибки и так стоили дорого.
Я затянулся последний раз и, выбросив окурок, сел за руль.
***
Приют просыпался. Я слышала, как шаркает тапками Шеба над головой по старому паркету. Воркуша — моя крыса — нагло перешаркивала ее под батареей, отчаянно выцарапывая остатки сухариков, забившихся между секциями.
— Воркуша, сейчас нормально поедим — я поняла намек… — вздохнула. Но подняться сил не было. И то, что крыса обходилась намеками, а не скакала у меня на лбу, требуя еды в обмен на мой целый глаз, говорило о том, что и ей не нравится запах медведя на хозяйке. — Да пошли вы все. Ты, Яворский… и Дар!
Но те, кого послать не успела, воспользовались этим тут же:
— Ромка… — Саныч сначала сунул нос внутрь, но, увидев меня на полу, позабыл о запретах не вторгаться в комнаты девочек и уже через вдох навис сверху. — Ром, он тебя что, ударил?
— Нет, — мотнула я головой. — Саныч, мне надо в душ. И остаться в покое. Пожалуйста.
— Ладно, — нахмурился он. — Может, завтрак сюда?..
— Нет.
— Ладно…
Но стоило его шагам затихнуть в коридоре, раздались другие. Шеба уже не шаркала — влетела ко мне так, будто саламандрам стали выдавать крылья на входе в мою комнату.
— Ром, что случилось? Яворский так дверьми хлопнул. Вы поссорились?
Надо мной теперь вились белоснежные кудри растрепанной девчонки пополам с искрами, будто я уже горела на пепелище… А я прям так и чувствовала, как закипаю:
