Нобиле повернулся на бок – где–то внутри резануло. Поймал себя на мысли, что непроизвольно захотелось вскрикнуть, но сдержался, хотя тревожить было некого – в светлой просторной палате, снизу окрашенной в зеленоватые тона, сверху выбеленной, он находился один. Потёр рукой по бинтам на животе. Боль немного утихла. Снова посмотрел в окно – вдали голубое небо и купол старинной церкви.
Ухмыльнулся. Как там этот элегантно одетый голубоглазый хирург вчера сказал: «Удивительный случай! Вы одной ногой уже в могиле были. Очень повезло. Вскрыл брюшную полость, а там гноя столько, что пришлось надрез для дренирования со спины делать…» И тогда Нобиле про себя отметил: «Значит Богу опять угодно, чтобы я на земле ещё потрепыхался, значит что–то нужное в жизни делаю».
Боль постепенно становилась мягче, уходила плавно, даже как–то приятно. И вдруг, на контрасте, вспомнились страдания той маленькой девочки.
Когда Умберто было пятнадцать лет, его старшая сестра Ирене сидела со своей умирающей трёхлетней дочкой. Диагноз малютки был жестокий – капиллярный бронхит. Ирене, – девушка с сильным, властным характером, но даже она не выдержала, – в последние часы мучений вышла из комнаты. Умберто сидел и смотрел на девочку. Вот тогда он и увидел, как боль способна материализоваться. Она вырывалась наружу и он чувствовал всю силу чего–то неведомого, убивавшего тоненькое тельце ребёнка. Девочка уже не стонала, только старательно пыталась открытым ртом хватать воздух, как рыба, выброшенная из воды. Безуспешно. И ничем уже не помочь. Умберто смотрел на смерть, схватившую ребёнка, слушал хрипы сдавленного горла и ощущал последние судороги. Девочка умерла у него на руках и он, не зная что делать, ходил с ней по комнате, пока не вошла Ирене и не взяла у него уже мёртвую дочь.
…Спокойно тут. Кремлёвская больница. Удивительно, Кремлёвская больница и не в Кремле, а где–то на отшибе. Русские стараются. Решительности русским не занимать. Хирург сразу обозначил свою позицию – срочно резать. Нобиле тогда поинтересовался у медсестры: «Сколько лет хирургу?» Она, смущаясь, ответила: «Сорок». И почему так заинтересовал возраст? Может недоверие к более молодым, а может теперь уже к старости и зависть появилась. Да, какая к чёрту старость… всего только сорок восемь. Это сейчас хорошо рассуждать, а недавно готовился к худшему – даже распоряжение отдал насчёт бумаг и всего остального.
Удивительно, как легко хирург ответственность на себя взял! Интересно, консультировался ли он с кем–нибудь? Если единоличное решение, то молодец. Уважаю таких, но… а если бы помер иностранец, которого они к себе пригласили дирижабли строить? И так весь мир против их коммунизма настроен.
Нобиле поднял с белоснежной тумбочки американскую газету с кричащим заголовком «Нобиле умер в Москве». Целая страница с его биографией. Пробежал глазами… сухие факты. Что для других людей его жизнь? Так, набор дат, ну и, конечно, побольше информации о том крушении… Испытание жизни. Для кого жизнь – для кого смерть. Да, стремительный карьерный взлёт и слава – всё обрушилось вместе с крушением дирижабля «Италия». Нобиле вздрогнул. Ослепительное отражение солнца от купола церкви напомнило о мучительных месяцах, проведённых во льдах Арктики. Смерть очертила свои границы – одних не тронула, только попугала, а других… запросто утащила… утащила… эта страшная дыра на месте рубки управления… дыра, из которой свисали клочья ткани, поломанная арматура, оборванные канаты и… лицо Александрини, с ужасом, смотревшее вниз. Нобиле не мог тогда оторвать взгляда от исковерканой оболочки «Италии», поднимавшейся ввысь, унося в неизвестность шестерых человек. И лишь когда ветром её отнесло за горизонт, острая боль сломаной ноги резанула и он потерял сознание. Пришёл в себя лишь под сдержанные перекрики оставшихся в живых членов экипажа, собиравших выпавшие из разбитой гондолы съестные припасы и оборудование.
