Через пять столетий кровь постепенно начала тускнеть. Пламя угасло. И снова он смутно различил перед собой за пологом дышащего цвета блеклое лицо солдата ТХЛ, неинтересное и незначительное из-за отсутствия в нем света. Оно казалось унылым надоедливым призраком, давно знакомым и донельзя скучным – Рахмаэль испытал мучительное разочарование при виде затухания пламени и проявляющейся физиономии солдата. Как долго ему придется видеть перед собой эту тусклую картину?
Впрочем, лицо не было прежним. Ведь он сломал его, разбил кулаком. Вскрыл, выпустил драгоценную ослепительную кровь, превратив в лишенный оболочки зияющий каркас, во внутреннее устройство которого он мог теперь заглянуть снаружи.
Откуда-то появилось, как бы выжимая себя из пространства, другое лицо, прежде скрытое. Рахмаэлю показалось, что оно стремится ускользнуть от него, зная, что он его видит, и не в силах вынести его взгляд. «Внутреннее» лицо, выскользнувшее из вскрытой серой хитиновой маски, попыталось закрыться, лихорадочно свернуть складками собственную полужидкую ткань. Влажное, вялое лицо, творение моря, истекающее вонючими каплями; Рахмаэля затошнило от его соленого едкого запаха.
У океанического лица был единственный фасеточный глаз. Он помещался под клювом, и, когда пасть распахнулась, простор ее темной полости поделил физиономию на две отдельные части.
– Esse homo bonus est[16], – произнес Рахмаэль и ошеломленно поразился тому, как странно прозвучала в его ушах фраза «хорошо быть человеком». – Non homo, – сказал он смятой и располовиненной морской физиономии, – video. Atque malus et timeo; libere me Domini[17]. – Лицо, которое он видел перед собой, не принадлежало человеку, это было плохо и пугало. Но ничего не поделаешь – лицо не исчезало и никогда не исчезнет, поскольку фактор времени не действовал, исключив возможность изменений. Существо будет пялиться на него вечно, а он столько же проживет с этим осознанием, и передать его будет некому, ведь рядом никого нет. – Exe[18], – беспомощно произнес он, понимая, что бессмысленно упрашивать существо уйти – оно не сможет, оно в ловушке, как и он, и, возможно, испытывает тот же страх. – Amicus sum[19], – сказал он в надежде, что существо поймет. – Sumus amici[20], – продолжал он, зная, что это не так – они с существом не были друзьями и не знали даже, из чего состоит каждый и откуда прибыл. А значит, он останется в тусклых темно-красных истечениях гниющего времени, в его энтропной финальной фазе, внедренный сюда вместе с чуждым существом на миллион лет, которые тяжкими размеренными ударами отсчитает внутренний часовой механизм. И ни разу за весь этот гигантский период он не получит никаких новостей о природе этой гадкой уродливой твари.
Она что-то означает, понял вдруг Рахмаэль. Океаническая физиономия этой твари, ее присутствие на дальнем конце трубы, за отверстием, где нет меня, думал Рахмаэль, это не моя внутренняя галлюцинация, это существо неспроста сочится, собирается липкими складками, упирается в меня немигающим взглядом и хочет, чтобы я умер и никогда уже не вернулся. Достаточно было взглянуть на существо, чтобы осознать его враждебность, неопровержимо подтверждаемую наблюдаемой реальностью. Враждебность составляла его неотъемлемую часть: тварь истекала влагой и ненавистью. Ненавистью и абсолютным презрением, в ее влажном глазу он прочел отвращение – существо не только ненавидело, но и не уважало его. Интересно почему?
