– Схоронил недалече от Омска. Хотел вертаться назад, да мне сказали, рядом уж уезд, куда иду.
– Проходь до хаты с детишками. Жинка чаем с ватрушками угостит.
Серафим Куценко поведал печальную историю своего пути. В семье он третий сын, батька с неохотой отпускал в неведомые земли, братья провожали с радостью. Даже по два червонца сверх причитающегося пая выдали Симу. Кобылу жеребую запрягли, мол, в дороге, аль на месте будет тебе приплод. Собрался богато, вышел из родного база в начале марта. С ним две семьи. Шли вместе долго. За Уралом расстроился обоз. Ожеребилась кобыла. Замешкался Серафим, отстал.
«В Кургане городе собрались на баржу сесть, чтоб до Тобола города спуститься, – рассказывал тягуче Серафим после чая, – далее по Иртышу до Омска города подняться, и по реке Омь достать степь Барабинскую, где и примостился земляк мой. Ждали баржу неделю. Народу скопилось – тьма татарская. Не попали на эту. Почесали затылок и снова ждать. Тут слухи пошли: больно крюк огромадный получается, дюже плохо на тех баржах, горячего не дают, скот тоже не весь берут. Людям негде сидеть и спать. Нары в два яруса, проползти тока можно, коль спать наладился. Душно там, а главное, вошь жирует. Она охотку-то и отбила. Пустились своим ходом. Жинка начала животом маяться. Зашли в Омск, лекарь сказал, от сухомятки живот у нее схватывает. Две недели потеряли, поиздержался на лекаря. Вроде полегчало, пошли дальше, но вскоре больная преставилась».
Евграф вспоминал и свою нелегкую дорогу, слава Богу, обошлось без смертей. Помогала тесная связка двух семей. Степан в извозе опытный, старался не питаться сухомяткой, чай варил всюду. Берёг здоровье. Знал это правило и Евграф, получивший науку от отца. Утрами и вечерами путешественники варили похлебку, каши, чай. Наверстывали потерянные часы скорым ходом, прихватывали ночи. Заблудиться не боялись. То и дело на пути попадались такие же горемыки, как и они.
Серафим отыскал земляка только на второй день. Раскланиваясь хозяевам, ушёл с повёселевшими ребятишками от молочной каши, пирогов со щавелем и сметаной. И вот теперь спотыкается в потёмках, пересекая овраг с петлей на шее.
– Мужики, что решили? – умоляюще прошамкал Сим разбитыми кровянистыми губами, – у меня же дети – сироты!
– Посидишь с верёвкой на шее да связанными руками до утра в хлеву, решим. А пока прощенья проси у наших жёнок. Перепугал ты их дюже.
Сим упал на колени перед женщинами, которые стояли возле Степанова сарая, в ожидании и волнении исход поиска.
– Бабоньки, Одарушка, Натальюшка, простите меня грешного, окаянного, не по злому умыслу, по нужде решился. Чёртушка подтолкнул, не в ночь буде помянут.
– Откуда он нас знает? – гневно спросила Наталья, перехватывая верёвку с коровой из рук мужа.
– Он у Грани с ребятишками две ночи ночевал.
Одарка и Наталья всмотрелись. Мужик был рослый, горбоносый с заплывшим глазом от удара Евграфа и опухшими губами под окладистой смоляной бородой. Лохматый чуб низко свисал перепутанной куделей, закрывал лоб.
– Нагайкой бы тебя, – уже без злобы сказала Наталья и повела корову к сараю на дойку.
– Граня, сними с него петлю, – попросила Одарка, – тяжко смотреть на бедолагу.
– Теперь можно, не удерёт. Ты подоила корову?
– Да.
– Принеси ему кружку молока, та горбушки, пусть повечеряет. Потом я ему руки свяжу и до утра в хлев со скотом.
– Наш ровёсник, чертяка, – сказал Степан, – пойду помогать жене. Утро вечера мудренее.
