– Утешилась твоя душа и плоть?
– Не знаю, я всегда буду, как репей цепляться, за свою мечту – о ноченьке на двоих. Знай об этом, Граня, – Глаша оглянулась и обожгла безумной зеленью глаз душу Евграфа.
– Я то думал… – Евграф махнул рукой, – шибче шагай, молодуха, не отставай, хата ждёт!
Вечером за ужином с обилием бражки мужики наперебой гордились поставленной хатой. Больше всего ревел белугой Прокоп, ударяя себя в грудь:
– Поспорю, чья больше заслуга Грани или моя! Слова – словами, а лес-лесом! Не стоять той хате, кабы не мой горбыль. Наливай мне, Глашка, за это лишнюю кружку бражки.
– Тю, горластый, лью, хлебай до упаду. Только без Грани и горбыль твой мертв. Он – заводила.
– Мне любо дознаться – кто Симу маску расписал? – не унимался Прокоп. – Тут не оглобля, а кулак плясал. Почему? – На что сваты дружно заржали.
– Репей, да и только, – вступился за зятя Емеля, обнимая тяжелыми руками Прокопа за плечи, – гляди, а то по-дружески поглажу.
– Он погладит! А я – проутюжу! – тряся плотно сжатыми кулаками отстраняясь от Емели, чёртом выкрикнул Прокоп, – лей, Глашка, бражки, не жалей, коль крепче не приготовила!
– Когда бы я успела, родимый, смилостивься, на свадьбе отопьёшься.
– То дело не скоро. Обживи сначала хату.
– Ото совет – золото, – сказал Евграф, и затянул свою любимую: «По над лугом». Серафим встрепенулся кочетом, неожиданно подхватил сочным басом на удивление и радость Глафиры, показывая, что и он не лыком шит.
Ссуду, о которой писал Евграф старикам, задержали на месяц. Казна за лето отощала, как корова от бескормицы. Народ в волость и уезд прибывает и прибывает. Расходов на обустройство крестьян оказалось слишком много. Старшина Волосков писал в уезд, просил пополнить казну. Писали об этом же другие старшины. Из уездов депеши шли прямо к генерал-губернатору Томской губернии Асинкриту Асинкритовичу Ломачевскому.
Губернский Томск с приходом Ломачевского перестраивался. Особенно центр, где по проектам архитекторов Лыгина и Федоровского построены тридцать кирпичных домов. В них разместились губернаторство, общественная палата, торговый дом и старанием генерал-губернатора открылось ремесленное училище.
Из этого-то училища осенним непогожим днём отъезжала карета Ломачевского со свитой. Его высокопревосходительство побывал на открытии первого в губернии профессионального учебного заведения, о котором он хлопотал перед государем несколько лет. Асинкрит Асинкритович был весьма доволен обустройством училища, группой преподавателей-воспитателей, и несмелой, притихшей шеренгой первых учащихся, одетых в форменные брюки и кителя с золотистыми пуговицами. Юноши разных сословий будут здесь обучаться различным ремёслам и приобщаться к физкультуре[6]. Ломачевский выше среднего роста, был в мундире и при всех регалиях в свой зрелый возраст. На груди сверкали два ордена Святого князя Владимира, три ордена Святого Станислава и два – Святой Анны. Его высокий лоб с залысинами, при короткой стрижке, тронула мелкая сетка надбровных морщин, шикарные с легкой проседью усы падали вниз, этакой разножкой пляшущего казачка. В открытых светлых глазах светилось довольство. Губернатор произнес короткую речь во славу государя-императора, пожелал успехов в обучении и довольный собой, а также училищным торжеством, отбыл к себе.
Кабинет его находился на втором этаже нового кирпичного дома. Поднимаясь по широкой лестнице, Асинкрит Асинкритович мурлыкал под нос «Боже царя храни», что показывало прекрасное расположение духа. Через несколько минут он пригласил к себе чиновника, отвечающего за процесс переселения крестьян в губернию. Сам он постоянно следил, как огромная территория от северных таёжных земель, до Алтайских гор и степей с прихватом киргизских суходолов по левобережью верховья Иртыша, постепенно наполнялась людом и обживалась. Вопросов и проблем возникает множество. Важно вовремя их решить.
