Обнажая запреты - страница 21



Честно говоря, мелькала в голове подленькая мыслишка доставить Анюту до машины уже тёпленькой и в самый ответственный момент обломать, просив, как же она так бездарно поддалась. Стратегии она, видите ли, знает. Ну-ну...

Подбешивает уже эта её неприступность. И челюсть от пощёчины до сих пор ноет. Однако стоит накрыть ладонями острые лопатки, злость внезапно уходит, уступая место какому-то муторному трепету. Будто в руках не человек, а раненая птица, которую боишься лишний раз задеть.

— Северный, ты когда на танец приглашаешь, уточняй, что намерен стоять столбом.

Птица — не птица, а жалит как скорпион.

— Плохой танцор — хороший папа, — парирую, невозмутимо продолжая покачивать её не в такт мелодии. Насколько вообще могут быть не в такт объятия под забористый драм-энд-бэйс. Совсем не переставляя ног.

— Хороший ли? — вспыхивают ядом нефритовые глаза. — Ты хоть примерно в курсе, сколько детей растёт с твоей ДНК?

— Тебе ли не знать, что у меня с реакцией нет проблем, — опускаю взгляд на её губы. И ниже, туда где глубокое декольте открывает полушария груди, будто призывно надорванный фантик.

Во рту становится сухо. В голове — пусто. Такие фасоны нужно запретить. Каждый её вдох резонирует вибрацией на моей коже.

Анюта прикрывает глаза, словно наслаждаясь скольжением моих пальцев вниз по открытой спине к пояснице. Пол под ногами содрогается басами и кажется будто это загнанный набат моего сердца. С ума сойти. Кто надоумил её натянуть это блядское платье? Убил бы.

Танцпол разрывает басами. И так бесстыдно виляют под моими ладонями ягодицы, что дыхание срывается. Перед глазами вспышками неона счётчик жизней: «Потрачено».

Анюта извивается, цепляя пайетками мою футболку. От трения по коже пляшут искры. Ещё одна — «потрачено».

Между нами всего пару слоёв одежды, согретой жаром распаленных тел. И ширма беснующейся толпы такая плотная, опасно равнодушная. Мысли звереют, дымятся от градуса пошлости. «Потрачено... Потрачено... Потрачено...».

Лёгкие вхолостую перекачивают воздух.

Я, кажется, при смерти.

Анюта опускается на корточки. Пресс болезненно-сладко горит под нажимом её ногтей. Я неотрывно смотрю в запрокинутое лицо. Приоткрытые губы блестят искушающим глянцем... прямо на уровне натянутой ширинки. Адская по градусам картинка. Она такая невинно-доступная в облаке ласкающих плечи воздушных локонов, что бессознательное во мне срывает цепи. А потом Аня плавно поднимается обратно, разжигая мучительным откликом каждый сантиметр пути. И открывает глаза.

Я судорожно сглатываю, будто разом пропустив через себя все двести двадцать вольт. Да ладно...

В нефритовых радужках горят костры по мою душу. В смысле концентрация радиоактивности там как в ядерном реакторе. Злость просто нечеловеческая: тронь — обуглишься.

Я облучился. «Гейм овер».

— Ну что, доволен, сообщник? — в нетрезвом голосе вызов просто зашкаливает. — Бывай, дорогой. Домой сама доберусь.

Так люто меня ещё никто не опрокидывал.

С секунду обгладываю диким взглядом соблазнительный вид сзади и молниеносно дёргаю её за локоть, разворачивая к себе. Вот теперь хмельная надменность начинает уступать опаске. Анюта, кажется, трезвеет за мгновение.

— Это не тебе решать, — приближаю лицо к её лицу, зарываясь пятернёй в душистые волосы.

Аня какое-то время молчит, непримиримо упираясь мне в грудную клетку.

— Отпусти меня.

«На все четыре стороны» — читается в её непролитых слезах.