А я испортила. Хорошо, что я была не в ее подчинении, иначе исход конфликта мог быть печальным. Для меня. Что будет дальше, я не знала. Но рыжий парень сказал, что волноваться пока не стоит. Она подняла руку на персонал лагеря, на свиту Менгеле, а это было проступком. Поэтому вряд ли бы она стала докладывать о случившемся, тем более что свидетелей было много. Но Агнет осторожно возразила, что на короткой ноге с начальством можно оправданно лупить кого угодно.
Мы дошли до барака номер 10, я нянчила свои руки, раны оказались довольно глубокими. Нужно было срочно их продезинфицировать, здесь можно было подцепить все, что угодно. Мне не хотелось свалиться с какой-нибудь инфекцией. Рыжий отделился раньше от нас и направился к посту, потом и мы разошлись в разные стороны: Агнет уже опаздывала на селекцию.
Помогая роженицам, в блок номер 10 я почти не заходила. Не было времени, да и с Томасом пересекаться не хотелось. Хотя Фишер тоже в основном перебывал в экспериментальных помещениях. Он оказался трусом ничем не лучше остальных нацистов. Я все еще была зла на него.
Перемены, которые произошли за короткое время в этом блоке, меня просто поразили и мигом отрезвили после мыслей об Ирме и Томасе. Больными были набиты почти все палаты. Некоторые из них отвелись женщинам, другие – близнецам, третьи занимали молодые парни разных национальностей. Я зашла в палату к женщинам. Многие безучастно лежали. И я поняла, что их бесполезно о чем-либо спрашивать. На койке у окна я увидела женщину, которой несколько дней назад отдала тапочки со склада. Она каждый день ходила на стройку в разодранных и стертых башмаках, раня ноги о мелкие камни. После нее на земле оставался кровавый след, но она шла и шла каждый божий день, сцепив зубы. Потому что если бы остановилась, ее расстреляли бы на месте.
Теперь она была здесь. Я тихо пробралась сквозь койки, кровь еще медленно капала из моих ран, и дошла к ней, осторожно села с краю и посмотрела на нее. Ее глаза встретились с моими, и она какое-то время пыталась вспомнить меня.
– О-о, это вы…, – начала она.
Я сразу же приложила палец к губам и повернулась через плечо посмотреть, никто ли не слышит нас.
– Что вы здесь делаете? – спросила я, – вы болеете?
– Ох, милочка. День назад меня и несколько других женщин забрали из бараков и поселили здесь. Сказали, что будут лечить.
– От чего лечить, вы больны? – переспросила я.
– Нет-нет, как раз выбрали самых здоровых из нас, – она облизала губы, – нас поставили под какой-то машиной. Я ничего не почувствовала. Тот доктор говорил с другим, я слышала что-то об облучении, но с нами все хорошо, правда начались недомогания…
Я остановила женщину, коснувшись ее руки. До меня понемногу доходило то, что происходило. Помочь ей ничем я уже не могла. Я улыбнулась ей, насколько можно было выдавить из себя улыбку, и встала с кровати.
– Здесь лучше кормят, – сказала женщина, – только вот сушит меня, вы не могли бы…
– Я сейчас.
И я пулей вылетела из палаты. Пробегая мимо палат с мужчинами, я только кинула взгляд в их сторону и увидела окровавленные простыни у некоторых. Я не остановилась, прошла в подсобку, налила в чашку кипяченой воды и выбежала снова в коридор. Мимо как раз проходила уборщица – одна из заключенных. В дальнем коридоре показалась Лорелей. Я подошла к уборщице и приказала отнести воду больным в палату номер 3. Она ошарашено посмотрела на меня. «Ну, давайте, идите же», – раздраженно ляпнула я, а сама погналась за Лорелей.
