– А мне чего волноваться? – распахнул рубаху и показал волосатую грудь Фемистокл. – Вот он я. Весь на виду. Как мне ее лучше называть? Иринка? Или Ира? Или Ирина Ивановна? Мама твоя наказала спросить у нее самой.
– Можешь не спрашивать, – усмехнулся я. – Все близкие называют ее Мамыра. А ты будешь одним из самых близких. У нее еще дочь есть. Ее Мамыра Шурой зовет. Хорошая девушка. Только ей нравится, когда ее называют Сашей. Она, кстати, тоже глазастая. Думаю, невидимость тебе там не грозит.
– Да уж забыл я, что такое невидимость, – фыркнул Фемистокл. – Мама твоя глазастая. Ты еще глазастей. Чего уж там. Теперь главное, ничего не перепутать. Мамыра и Саша. Мамыра и Саша. Мамыра и Саша. Слушай…
Фемистокл вытянул шею, стал приглядываться к проезжающим машинам, к высоткам.
– Ты меня сильно не отвлекай, – попросил я, крепко держась за руль. – Я, конечно, Москву как свои пять пальцев, но водительской практики у меня немного. А из-за руля все немного по-другому выглядит.
– Я о важном спросить хотел, – проскрипел Фемистокл. – Почему меня не видят? Ну, большинство людей? Таких как я? И почему я вижу всё или почти всё?
– Ты знаешь, что такое радио? – спросил я.
– Мама твоя включала, – оживился Фемистокл. – Забавная штука.
– Все, что мы видим – это свет, – попытался я изобразить Вовкиного отца, читающего лекцию. – Свет – это волны. Так называется. Не в блюдечке, когда ты на чай дуешь, а в воздухе. Они есть видимые и есть… невидимые. Радио – невидимые. Смотри.
Я включил радио и крутанул ручку настройки. Одна станция, другая, третья, между ними шипенье.
– Видишь, они все у меня в приемнике, но все по отдельности, не смешиваются. Так и мы с вами. Мы по отдельности. Как разные станции в одном приемнике. Просто наши миры совпадают в чем-то. Рельеф там, полости, иногда здания, если они давно стоят. А ваш народ юркий. Может жить и там, и там. Но здесь он невидим для большинства людей, потому что как раз в этом мы не совпадаем.
Я снова крутанул ручку приемника.
– Понимаешь? Кто-то может видеть невидимое. Ну, слушать сразу две станции. Это просто способность.
– Так же с ума можно сойти? – нахмурился Фемистокл.
– Случалось, – кивнул я. – У нас… был такой сотрудник, Марк. Он рассказывал, что некоторые лишались рассудка. Но я не должен. Хотя такая способность у меня есть. Не в смысле сойти с ума, а в смысле видеть.
– А у меня? – расширил глаза Фемистокл.
– Ну, я не знаю, – засмеялся я. – Может, тебе прогуляться надо в твой мир, а может, ты сразу два мира глазами плюсуешь. В любом случае, это не болезнь и не недостаток. Просто такое у тебя устройство.
Домовой примолк на время, а я рулил и думал, что воскресенье получилось какое-то слишком уж длинное. Как будто целая жизнь в него вместилась. И еще не вечер, хотя вечер уже близко.
– Послушай, – пробормотал Фемистокл, рассматривая следующий пирожок. – А среди людей есть плохие?
– Полно, – ответил я. – Воры, убийцы, лжецы, негодяи, насильники и так далее. Ну, не каждый второй, но достаточно.
– И как вы их называете? – спросил домовой.
– Так и называем, – пожал я плечами. – Преступниками. Хотя, это только по решению суда, если уж как положено. А так… Мерзавцами. Много названий. Но понимаешь, по сути, они все тоже люди.
– Странно, – задумался Фемистокл. – Вот из нас ведь не все плохие? А вы нас всех скопом причисляете к пакости.
– Подожди, – мне отчего-то стало неловко. – Но я же тебя не причисляю к пакости?
