– Добрый день! – сказал он и после непродолжительной паузы твёрдо добавил, – Нет. Нет, – добавил он снова и в знак отрицания сильно замотал головой.
– Добрый день, – кивнула Ривелсея. – А что «нет»?
– Нет, за последний месяц я не видел ни разу, чтобы зашла сюда столь очаровательная, приятная девушка! Я не мог не заметить – красоты, равной этой, не увидеть нельзя.
Ривелсея тяжело вздохнула.
– Что такое? – лицо Стекольщика, или Дейвиса, приняло выражение участливое, оттеняя улыбку радости от встречи на второй план, но не угашая её совсем.
– Как жаль, – сказала она. – Как жаль, что не все, далеко не все в этом прекрасном городе столь любезны и добры!
Стекольщик засиял. Ему было никак не больше тридцати двух, либо он просто умел очень хорошо себя держать. Глаза его были ярко-серыми, с прищуром, волосы и брови чёрные, а губы тонкие и розовые, как у женщины.
– Как мило, – воскликнул он. – Как мило это от вас услышать! У меня… у меня даже нет слов!
Стекольщик замолк, Ривелсея же стояла и улыбалась милой и очаровательной детской улыбкой, полной абсолютной искренности, в которой нереально усомниться, и нет никакого прощения тому, кто это сделает.
– Я так люблю синий цвет, – сказала она, осторожно беря с полки приглянувшуюся ей уже чашечку. – Он напоминает мне о детстве. Эта чашка такая красивая, кажется, что цветы на ней – живые и даже пахнут.
– Какая? – спросил Стекольщик, ловко выхватывая у неё чашку. – Вот эта? Отлично, это так называемое «тенистое стекло», его делают на юге, в посёлке Серые Тени. Это – самое лучшее, что у меня есть. Изящной работы, очень тонкая, прекрасная и приятная вещь.
– И хрупкая, – сказала Ривелсея, – как всё прекрасное, что только есть на этом свете.
Стекольщик всплеснул руками.
– Что делать, что делать. Но у вас несомненный и изысканный вкус, редко кто заходит сюда и сразу среди множества стоящих здесь предметов выбирает что-то столь совершенное.
– Неужели? – спросила Ривелсея. – Как я заметила, однако, мало кто вообще сюда заходит, а почему, я не понимаю. Ведь здесь так красиво и хорошо.
По всей видимости, это она сказала, вспомнив, зачем сюда пришла: ведение разговоров о прекрасном и о разных видах стекла не являлось её основной миссией.
Лицо Дейвиса подёрнулось холодной дымкой.
– Да, – ответил он. – Мало кто заходит, и я разоряюсь и беднею. Неприятно мне об этом говорить, путешественница, очень неприятно. И не лучше ли вам кого другого спросить об этом происшествии. Мне слишком тяжело об этом вспоминать.
– Других нет никакого толку спрашивать, – рассудительно сказала девушка. – Такого наплетут, что мне и фантазии не хватит в это поверить. Того, что мне говорили, просто не могло быть.
– Конечно! Конечно, ведь мало что я разоряюсь, так я знаю, какие вещи про меня говорят и что возводят, они из меня урода какого-то, чудовище сделали! Я в Анрельте вообще самый безобидный и законопослушный человек, только лгут на меня всегда очень много и неправду. С этим я ничего сделать не могу! Знаю, знаю я, что говорят и что рассказывают. Да и ты знаешь. Не успела приехать, а уже наслушалась всякого вздора и напраслины. Ведь так?
– Так, – кивнула Ривелсея, делая как можно более непосредственное и невинное лицо. – Несколько часов в вашем городе, мы недавно с одним моим знакомым зерно на склад привезли, а я уже всякого наслушалась – и про вас, и про то, как один торговец в Келироне краску утопил, так вся вода потом красная была… Ужас просто!
