А потом он решил «поговорить».
Это случилось неожиданно, в один из будних вечеров. Лили была у себя наверху, Майкл только что вернулся с работы – на этот раз без привычного заезда в лес, что само по себе показалось странным. Он даже не переоделся из своего безупречного офисного костюма. Он вошел в гостиную, где Эмили сидела у окна в своем кресле, глядя на медленно угасающий, окрашенный в багрянец день. Он не сел. Остался стоять посреди комнаты, слегка раскачиваясь с пятки на носок, руки нервно сцеплены за спиной. В этой позе было что-то неестественное, заученное, словно он долго репетировал этот момент перед зеркалом.
– Эмили, нам нужно поговорить, – сказал он тем же ровным, лишенным всяких эмоций голосом, который теперь стал для него нормой.
Эмили напряглась всем телом, медленно повернув к нему кресло. Сердце забилось быстрее, отдаваясь глухими ударами в ушах. Вот оно. Сейчас он все объяснит. Или… или сделает что-то еще хуже.
– Я вижу, что ты волнуешься, – продолжил он, глядя куда-то поверх её головы, на стену с выцветшими обоями. – Из-за денег. Из-за моих… отлучек. Я понимаю. Я должен был объяснить раньше.
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями или выбирая нужные, заранее заготовленные слова из невидимого списка.
– Мир на грани, Эмили. Ты же видишь новости, читаешь газеты, хоть и делаешь вид, что это тебя не касается, что это все где-то далеко. – Он шагнул на полшага ближе, его голос стал чуть тише, но не теплее, не живее. – Экономика трещит по швам. Финансовые пирамиды готовы рухнуть. Новый вирус, еще опаснее прежнего, уже где-то зарождается, ждет своего часа. Политики играют в свои безумные игры, бряцают оружием, угрожают друг другу полным уничтожением. Война может начаться в любой момент, из-за любой мелочи. А природные катаклизмы? Солнечные вспышки, которые могут сжечь всю электронику, землетрясения, наводнения, извержения вулканов… Это все не просто страшилки из дешевых фильмов, Эмили. Это реальные, статистически подтвержденные угрозы. И они приближаются. С каждым днем.
Он говорил быстро, почти без пауз, перечисляя грядущие беды с методичностью и отстраненностью бухгалтера, сверяющего годовой баланс. В его словах не было страха – скорее, какая-то мрачная, фанатичная убежденность в своей правоте, в своем знании.
– Большинство людей слепы, – продолжал он, его взгляд наконец сфокусировался на ней, но оставался холодным, пустым, как у стеклянной куклы. – Они живут сегодняшним днем, своими мелкими заботами, своими бессмысленными развлечениями, не думая о том, что будет завтра. Они не готовы. Когда все рухнет – а это обязательно случится, Эмили, это лишь вопрос времени, может, годы, а может, недели, – они будут беспомощны, как дети. Паника. Хаос. Голод. Болезни. Они пожрут друг друга. Хаос поглотит их.
Он подошел совсем близко к её креслу, наклонился, опираясь руками о подлокотники. Эмили инстинктивно вжалась в спинку, чувствуя слабый запах его дорогого одеколона, смешанный с тем же едва уловимым, тревожным земляным душком.
– Но мы… мы можем спастись, – прошептал он, и в этом шепоте была странная, жуткая, почти похоронная интимность. – Я знаю как. Я готовлюсь. Почти все готово. Все эти деньги, все мое время, моя энергия – это не прихоть. Это наш единственный шанс. Наш с тобой и Лили. Шанс пережить бурю, когда она неизбежно начнется. Шанс на спасение. На настоящую жизнь. Потом.
