Дом, который всегда был для них настоящей крепостью, их уютным и безопасным убежищем, наполненным знакомыми, родными, любимыми вещами, постепенно пустел и холодел. Не физически – вся мебель оставалась на своих местах, но исчезали те самые дорогие сердцу мелочи, которые и делали его их домом, которые хранили тепло их общей жизни. С каждой пропавшей фотографией, с каждым исчезнувшим детским рисунком, с каждой потерянной безделушкой дом становился все холоднее, безличнее, удаленнее , словно медленно терял свою душу. Словно кто-то невидимый методично стирал следы их многолетнего пребывания здесь, расчищая и подготавливая пространство для чего-то совершенно иного. И это едва ли не страшнее, чем его ночные походы в лес или безумные разговоры об апокалипсисе. Это было похоже на медленное, ползучее уничтожение их самих, их общей памяти, их самой сущности.
Часть 9
Страх и неотступные подозрения стали постоянными спутниками Лили, её второй тенью. Она чувствовала себя тайным шпионом в собственном доме, постоянно наблюдая за отцом из-за приоткрытой двери своей комнаты, прислушиваясь к его тяжелым шагам по коридору, к щелчку замка в его кабинете, пытаясь разгадать его истинные намерения по обрывкам случайных фраз, по ничего не выражающему выражению его холодных глаз. Она стала замечать мелкие детали, на которые раньше никогда не обратила бы внимания. Например, как он иногда что-то быстро, нервно чиркает на подвернувшихся под руку бумажках, листая финансовые отчеты или говоря по телефону, а потом тут же комкает их и решительно выбрасывает в мусорную корзину.
Однажды вечером, когда Майкл уже ушел в свою таинственную «ночную смену» в лес или гараж, а Эмили, измученная страхом и неизвестностью, забылась тяжелым, тревожным сном в своей комнате, Лили никак не могла уснуть. Она сидела за кухонным столом, тупо глядя в темное окно на задний двор, и механически пила остывший травяной чай, пытаясь унять дрожь в руках. Её взгляд случайно упал на мусорную корзину под раковиной. Майкл перед своим уходом как раз выбросил туда несколько плотно скомканных бумажек.
Повинуясь внезапному, почти неконтролируемому импульсу, Лили тихо подошла и, чувствуя себя одновременно и преступницей, и детективом, вытащила из корзины эти бумажные комки. Обычно она никогда не рылась в мусоре, считая это отвратительным, но сейчас её словно что-то подтолкнуло, какая-то внутренняя сила, интуиция. Она осторожно, с замиранием сердца, развернула один из комков. Это была обычная белая бумажная салфетка из их столового набора. Но на её мятой поверхности были сделаны быстрые, прерывистые, неровные наброски синей шариковой ручкой.
Это был какой-то план. Не точный инженерный чертеж, а именно грубый схематичный набросок, очевидно сделанный наспех, возможно, во время напряженного телефонного разговора или просто машинально, для фиксации внезапной идеи. На салфетке были изображены несколько неровных прямоугольников разного размера, соединенных между собой толстыми линиями-коридорами. Внутри трех прямоугольников, расположенных рядом, стояли крупные буквы, выведенные печатным шрифтом: «Э», «Л» и еще один прямоугольник, заметно побольше размером, с буквой «М».
Сердце Лили замерло, пропустив удар, а потом заколотилось так сильно, что отдавало в висках. Э – Эмили? Л – Лили? М – Майкл?
Это была схема… комнат? Каких-то подземных помещений? Тех самых, из её сна? Её взгляд лихорадочно метнулся по неровным линиям наброска. От прямоугольника с буквой «М» шла жирная, уверенная стрелка, указывающая прямо вниз, в пустое белое пространство салфетки. А рядом с этой стрелкой было написано одно единственное слово, корявым, почти неразборчивым почерком: «глубже».
