Одержимые землёй - страница 30

«Любовь», которую Майкл когда-то так щедро проявлял к Эмили и Лили – теплыми, крепкими объятиями по утрам, продуманными подарками на дни рождения, уютными совместными вечерами у телевизора – теперь стала лишь далеким, блеклым воспоминанием, почти стершимся призраком из другой жизни. На её месте зияла бездонная пустота его остекленевших глаз, могильный холод его случайных прикосновений, его фанатичная одержимость идеей «спасения», которая была во сто крат страшнее любой открытой ненависти. Любовь превратилась в предлог для тотального контроля, для изоляции, для принудительного заточения, для чего-то еще более ужасного и непроизносимого.

«Семья» – это простое, теплое слово звучало теперь как злая, издевательская насмешка. Они больше не были семьей в прежнем, человеческом смысле этого слова. Они были всего лишь тремя абсолютно изолированными, напуганными единицами, запертыми по воле злого рока в одном физическом пространстве, связанными не душевной близостью, а общим страхом и взаимным подозрением. Отец превратился в потенциального тюремщика и палача, мать – в беспомощную заложницу, прикованную к креслу, а она, Лили – в невольного, парализованного ужасом свидетеля, отчаянно пытающегося разгадать дьявольский план своего мучителя и найти способ спастись. Семья стала лишь обманчивым фасадом, хрупкой, потрескавшейся оболочкой, скрывающей под собой только гниение, распад и предчувствие скорой кровавой развязки.

«Забота», которую Майкл якобы проявлял к ним, так усердно готовя им подземное «спасение», оборачивалась своей самой страшной, кошмарной стороной. Это была не искренняя забота о их жизни и благополучии, а лишь холодная, расчетливая забота о неукоснительной реализации его собственного безумного, кровавого плана. Его «забота» теперь означала полное лишение свободы, вечную изоляцию от мира, слепое подчинение его искаженной воле. Его «забота» отчетливо пахла сырой могильной землей и горьким порохом.

«Дом» перестал быть домом. Он стал ловушкой, западней, местом мучительного ожидания неотвратимой катастрофы, мрачной сценой для разыгрывающейся семейной трагедии шекспировского масштаба. Стены, которые раньше надежно защищали от внешнего мира, теперь давили со всех сторон, скрывали зловещий шёпот, хранили страшные тайны и планы. Идеальный газон под окнами превратился в лицемерную ширму для тайных подземных работ. Лес за домом из места для невинных прогулок стал запретной, опасной территорией, логовом зверя в человеческом обличье.

Даже такие простые, фундаментальные слова, как «отец», теряли свой исконный смысл, превращались в пустой звук. Человек, который носил это священное имя, тот, кто по самой своей природе должен был защищать и беззаветно любить, стал главным источником смертельной угрозы. Его привычный образ двоился, распадался на глазах. Бледный след прежнего Майкла – того немного скучного, предсказуемого, но в сущности доброго и заботливого бухгалтера, который когда-то читал ей на ночь сказки и терпеливо учил кататься на двухколесном велосипеде – почти окончательно стерся. Он был словно погребен заживо под толстыми слоями глины, которую тот неутомимо копал по ночам, вытеснен новой, пугающей, безжалостной личностью – Хранителем Грейвсом, безумным фанатиком с холодными пустыми глазами, упорно строящим свой персональный Армагеддон.

Лили сидела на своей кровати в темноте, до боли сжимая в потной руке мятую салфетку с планом их конца, и остро чувствовала, как мир вокруг неё рушится не только снаружи, но и внутри неё самой. Язык, на котором она привыкла думать, чувствовать и описывать мир, больше не работал, он оказался бессилен перед лицом этого абсолютного безумия. Старые, привычные значения стерлись, а новые были слишком страшными, нечеловеческими, чтобы их можно было принять и осмыслить. Осталась лишь звенящая пустота внутри, гулкая тишина снаружи, наполненная тихим, вкрадчивым шёпотом из стен, и гнетущее ощущение полной, фатальной неотвратимости. Знак на дереве был поставлен. Карта их судьбы была начерчена на салфетке. Смертельный механизм был запущен и тикал все громче. И она совершенно не знала, как его остановить. Глава их прежней, пусть несовершенной, но понятной жизни была дописана кривыми буквами страха и подступающего безумия, а новая страница оставалась девственно пустой и пугающе темной, как зияющий вход в неведомое подземелье.