Айгуль не отвечает, лишь качает головой.
Вскоре появляются и Валерий с Артёмом. Мой муж уже много дней не был на солнце, и сейчас щурится, становясь таким домашним, симпатичным и милым парнем. Почти как тот, в которого я без памяти влюбилась три недели назад.
Мы завтракаем в непринуждённой, истинно семейной обстановке. Артём шутит, Валерий ему подыгрывает. И я действительно вижу перед собой братьев, для которых ближе друг друга никого нет…
…а после завтрака Валерий (я больше не могу называть его по фамилии), ловит меня в коридоре, возвращающуюся с кухни.
Вжимает в стену, перехватывает запястья и впивается мне в губы голодным поцелуем.
Я отвечаю не менее жадно.
Он — моя потребность. Разорвётся поцелуй — оборвётся жизнь.
Валерий отстраняется, когда нам обоим перестаёт хватать воздуха.
— Зачем ты приручаешь меня? — хрипит он, упираясь лбом в мой лоб. — Я ведь могу привыкнуть. А тебе потом отвечать за того, кого приручила.
Вздыхаю, кладу руки ему на плечи, опускаю голову на грудь.
— Значит, отвечу.
— Смелая девочка, — грустно улыбается он. — Я ведь потом могу не отпустить.
И я прикусываю себе язык, чтобы не закричать: «Не отпускай!»
У меня получается сдержать и слёзы безысходности.
В отличие от него у меня с трудом получается выносить отчаяние…
Моё чудовище, мы оба бьёмся в стену, и выхода нет…
ВАЛЕРИЙ
Утром Тугарин заваливается в кабинет и пугает меня докладом:
— Босс… Тут такое дело… — с некоторых пор я сильно не люблю эту фразу в его исполнении, напрягаюсь и готовлюсь слушать: — Вы сказали патрулировать коридоры и следить за состоянием Инги Юрьевны…
— Ну? — тороплю я, заталкивая поглубже, мать его, дурное предчувствие.
— Она плакала ночью… сегодня… и стонала… — мнётся Тугарин. Он — башковитый, знает, что за дурные вести в нашем мире могут и башку снять.
Но я не буду. Потому что, кажется, догадываюсь о причине плохого самочувствия нашей дражайшей Инги Юрьевны.
Лыблюсь самодовольно и отправляю Тугарина:
— Спасибо за бдительность капнет на счёт.
Он расплывается в радостной улыбке. Увидел бы её кто посторонний — неделю бы икал от страха.
Тугарин уходит, а я предаюсь приятным воспоминаниям.
О, как сладко стонала вчера моя куколка, как выгибалась в моих руках! Такого наслаждения я никогда не получал. Казалось, кончу, просто таращась на её невинные прелести.
Теперь я ни одной шлюхи не коснусь. Не хочется больше суррогата.
Но ведь Инга — не моя. И делать её по-настоящему своей было бы нечестно. Права у меня такого нет.
Она заслуживает нормальной жизни, нормальной семьи, когда она будет ждать мужа с работы, воспитывать детей, возить их в гости к бабушке с дедушкой.
А не пугливо оглядываться — не затаился ли где-то киллер, желающий пришить её.
Такая судьба — не для Инги.
Я, конечно, последний мерзавец и гад, но даже никогда не смогу обречь её на подобное.
Нужно скорее разрулить эту ситуацию с долгами и…отпустить её.
Помочь развестись с Тёмочкой.
Спасти её от себя.
Блядь, да что ж у меня, как у молокососа обдолбанного, руки трусятся?
Другого выхода нет. Во всяком случае, я его пока не вижу.
Ну а пока она здесь — хочу дарить ей только позитивные эмоции. Помнить она будет всё равно, так устроен человек. Так пусть же в памяти останется хоть что-то хорошее. А не только кровавая бойня в день свадьбы и жесткий трах со шлюхой, похожей на неё.
Пожалуй, за то, что она подарила мне вчера, что позволила касаться, ласкать, стоит её отблагодарить.
